И.В. Сталин. Портрет работы Николая Рутковского.
Конечно, у Сталина были ещё друзья. Очень любил он Нестора Аполлоновича Лакобу. Это председатель ЦИК Абхазии в то время. Выше этого положения тот не мог подняться, несмотря на свои выдающиеся качества, потому что был глухим. Это тормозило, он не мог широко общаться. Он тоже был личным другом, близким, любимым. Могу сказать по всем своим ощущениям: при Кирове в доме было светлее, чем без него. При Лакобе в доме тоже было светлее. А вот когда приходил Берия, в доме становилось темнее, безусловно. Так же было, я помню, когда приехал Буду Мдивани. Сейчас это имя мало что говорит, может, больше его знают в Грузии. Его присутствие, прямо скажем, не освещало дом. И хотя тоже были разговоры, и довольно раскованная обстановка, беседы на разные темы, но не было внутреннего спора, не политического, а по любому вопросу, где была бы полная доверительность, искренность и где бы в споре искали не неправоту кого-то, а выхода, решения, как лучше можно что-то сделать, как из каких-то разногласий можно лучше выйти. Это всегда было с Кировым, когда приезжал Лакоба, тоже так было. Но Киров, повторюсь, был самым близким и любимым другом Сталина.
Получив известие о гибели Кирова, Сталин сразу с группой руководителей партии поехал в Ленинград и сам определил весь ход и порядок траурной процедуры, то есть похоронами друга и соратника он занимался самым непосредственным образом. И хоронили Кирова со всеми воинскими почестями – как воина, погибшего в бою, везя до Московского вокзала на лафете артиллерийского орудия. Это было 107 мм орудие образца 1910/ 30-го года модернизации, которое состояло на вооружении Второй Ленинградской артиллерийской школы (бывшего Михайловского императорского артиллерийского училища). Захоронили Кирова в Кремлёвской стене. Поминки были устроены в квартире Сталина в здании бывшего Сената.
На поминках было видно, что Сталину тяжело от того, какое новое горе на него навалилось. На поминальном обеде он сказал речь. Говорил коротко, глухим голосом, не расправляя плечи, как бы сжавшись, ссутулившись, несколько раз заводил патефон с любимыми мелодиями Кирова. У всех присутствующих было очень подавленное настроение. И вдруг как будто Сталин воспрянул, поставив «Варяг» со словами: «Наверх, вы, товарищи, все по местам», а затем и «На сопках Манжурии» со словами: «Но знайте, за вас мы ещё отомстим». Потом Сталин сказал, что наш дорогой товарищ Киров был оптимистом, жизнерадостным человеком, если мы будем плакать, если мы будем распускать сопли (я хорошо помню именно это слово. – А.С.), то этим мы оскорбим память нашего дорогого друга. Горю – конец. Начинаем снова работать. В тяжёлом труде будем с радостью продолжать наше общее дело. Это будет лучшей памятью дорогому товарищу Кирову. Дорогой товарищ Киров без страха, без колебаний шёл на борьбу, он знал, что исход в борьбе может быть и таким лично для него, но он был уверен в нашей победе и без колебаний готов был отдать за это свою жизнь. Вытряхнём наше горе, подтвердим его уверенность в нашей победе.
В молчаливой паузе Сталин произнёс слово «тризна», повторив его за словами песни «На сопках Маньчжурии»: «Справим кровавую тризну». Эта песня как одна из любимых Кировым тоже звучала на поминках.
Затем Сталин стал вспоминать эпизоды, связанные с Кировым. Среди них были и забавные. Напряжение обстановки несколько смягчилось, мрачность настроения тихонько рассеивалась. Сталин вспомнил и как они подшучивали друг над другом. Присутствующие уже еле сдерживали улыбки. Таким образом гнетущая атмосфера рассеялась. Сталин это делал необыкновенно корректно. Здесь не было никакого кощунства над поминаемым. И в то же время все ощутили, что жизнь не остановилась, она идёт дальше. А ведь ему было труднее и тяжелее других, потому что он потерял ближайшего друга и бесценного помощника.
А потом, позднее, объяснил нам с Василием, что значит незнакомое нам слово «тризна» из песни «На сопках Манжурии».
Детдом
Как-то за обедом Елена Юрьевна обратилась ко мне: «А Вы знаете, что мама Артёма, Елизавета Львовна, и жена Сталина, Надежда Сергеевна, были содиректорами детского дома для детей правительства? Там и Артём с Василием воспитывались. А вместе с ними там воспитывались настоящие бездомные дети. У нас есть фотографии. Думаю, об этом тоже нужно рассказать». Елена Юрьевна принесла фотографии, показывала их с комментариями: «Вот это – Артём, это – Вася Сталин, это Тима Фрунзе, вот Таня Фрунзе, вот Женя Курский». На фотографиях милейшие карапузы лет 4-5. Вот они что-то мастерят перед поддоном с глиной, очевидно. Мордахи ещё более умилительны сосредоточенными выражениями: словно детей оторвали от важного дела (да так оно и есть!), попросив посмотреть в камеру, и они недовольно глядят, чтобы через мгновение вновь заняться своим важным и нужным делом – лепкой куличиков.
А вот те же персоны, тоже очень серьёзные, выстроились для фотографирования. Нарядились по случаю, кто как мог: на Артёме будёновка, подарок Фрунзе, какой-то мальчик в металлической каске, напоминающей пожарную. Вася в своей шапке похож на пасечника. Не поймёшь, кто сын или дочь члена советского правительства, а кто бывший беспризорный: все одинаково одеты, у всех короткие стрижки.
Корр.: Что это был за детский дом и чем была вызвана необходимость его создания?
А.С.: В марте 1918 года советское правительство, как известно, переехало из Петрограда в Москву. На новом месте правительство нужно было обустроить: народу много, у всех дети. Первоначально людей расселили по гостиницам «Националь», «Метрополь», в доходный дом на улице Грановского (сейчас Романов переулок), а затем потихонечку начали обустраивать и Кремль. О детях надо было заботиться, а времени у родителей не хватало катастрофически: невозможно было уделять достаточное внимание семьям. Были дети и погибших руководителей партии, и здравствующих, которые работали день и ночь: не «от и до», а до тех пор, когда все сделано. А поскольку всего никогда не переделать, только-только успевали забежать в столовую перекусить там же, в Кремле.
И решено было для детей руководителей страны организовать детский дом. По этому поводу есть решение секретаря президиума ВЦИК Енукидзе, подлинный документ хранится у нас: создать детский дом, соучредителями назначить Надежду Сергеевну Аллилуеву и Елизавету Львовну Сергееву, мою маму. Под этот детский дом передали особняк Рябушинского, где в то время какое-то учреждение находилось. Учреждение переехало, здание передали детям. Дети были от 2,5 лет до школьного возраста 6-7 лет.
Решили так: чтобы не растить детскую элиту, взять 25 детей руководителей партии – живых или погибших – и 25 детей-беспризорников. Прямо из асфальтовых котлов их достали, привели, раздели, одежду сожгли, детей помыли. Одели их в ту смену белья и одежды, что была у детей, имеющих родителей.
В детдоме воспитывался Василий Сталин, сын наркома юстиции Курского Женя, дети Цурюпы, в гости приходил сын Свердлова Андрей. Детей я многих помню по именам, а кто чей сын-дочь, нам, детям, было неважно.
Корр.: Как воспитывали, чему учили детей в этом детдоме?
А.С.: Воспитывали нас там весьма идеологизированно: богатство – это плохо, бедность – не порок. Кто не работает – это плохо, кто работает – это хорошо. Есть у человека дом – это хорошо, но у многих дома нет, и нужно всегда делиться тем, что у тебя есть, с тем, у кого нет. И у кого есть дом, на воскресенье мог идти к семье, но надо с собой взять того, у кого дома нет.
Нам читали много книг, учили буквы разбирать, мы любили и охотно рисовали: на 8 марта все мамам делали рисунки. В песочнице что-то лепили, от дров откалывали кусочки, давали нам из них мастерить. Как-то мы сделали из пустых ящиков пароход, который потом подарили другому детскому дому: повезли, ужасно гордые, что мы дарим пароход, вручили, сфотографировались. Нам прививали любовь к труду: самое большое поощрение – если тебе доверяли более сложное дело, больший труд.
Воспитывали любовь к родителям и старшим. Тех, у кого не было родителей, обязательно брали к себе те, у кого они были, и к этим родителям шли с подарками: рисунком, поделкой. Вырезали кораблик из коры, например. Мы очень любили делать корабли из дерева, коры. Втыкали какую-то мачту, радовались.
Так мы жили с осени 1923 до весны 1927 года. Весной 1927 года наш детдом закрыли. Воспитанники выросли, пошли в школы, сирот распределили по другим домам и интернатам, Тимура и Таню Фрунзе взял к себе Ворошилов.
Об этом детском доме у всех его воспитанников остались самые лучшие воспоминания. Там воспитание было хорошее, весьма патриотичное.
Приведу пример. Нам делали прививки, уколы, ставил их доктор по фамилии Натансон. Естественно, мы страшно не любили эти процедуры, прятались от них и решили: когда мы вырастем – убьем Натансона. Очевидно, наши коварные планы стали известны, и, испугавшись таких угроз или решив, что это не тот метод, который тут необходим, сменили доктора. Новый ничего не говорил, но нам было объявлено, что теперь всем подряд уколов делать не будут, а лишь тем, кто пойдет в армию. Красноармейцу нужны прививки, а остальным делать не будут. И тут понеслись все наперегонки, девочки и мальчики, на укол с криками: «И мне укол! И мне укол!» – «А зачем тебе укол?» – спрашивают. – «А я хочу в армию, быть красноармейцем!»
