Во всякое посещение церкви он ставил за упокой учителя свечу.
В августе 1910-го мама привезла Лёну Леонова и его единственного оставшегося в живых брата Борю из Полухина в Москву. В том же месяце Лёна поступает в 3-ю московскую гимназию на Большой Лубянке. Ходит он туда пешком, экономя гривенник.
Учится Лёна хорошо, поёт в гимназическом хоре; а внегимназические интересы, которые появляются у мужающего мальчика, учёбе его не вредят. Между тем появившиеся тогда увлечения пришли к нему на всю жизнь: литература, цирк, театр.
И кино.
В те дни кинематограф воспринимался как чудо. Накануне первой революции в Москве открываются первые стационарные «электротеатры», или, как их ещё называли, «иллюзионы».
В один из этих иллюзионов, под названием «Наполеон», на углу Гаврикова переулка и бегал подросток Лёна Леонов. Сеанс стоил 20 копеек.
Часто крутили тогда семиминутную «Понизовую вольницу» — первое наше кино, девятьсот восьмого года, снятое по мотивам песни «Из-за острова на стрежень».
Самым оригинальным образом экранизировалась тогда русская классика. Весь «Идиот» Достоевского был втиснут в пятнадцатиминутную картину, немногим длиннее были «Мёртвые души» Гоголя или «Крейцерова соната» Толстого.
Лёна наверняка видел первый русский полнометражный фильм, выпущенный в 1911-м Александром Ханжонковым — «Оборона Севастополя», с Иваном Мозжухиным в одной из главных ролей.
Много позже Леонов вспоминал картину под названием «Отец» и говорил, что потрясла она не только его юное воображение, но и «весь район моей юности от Каланчёвки до Матросской Тишины включительно». Судя по всему, это тридцатиминутный шведский фильм 1912 года выпуска, снятый по одноимённой, действительно весьма душещипательной пьесе Стриндберга.
Был случай из детства, который Леонов вспоминал с неизменным раскаянием, и связан он как раз с посещением иллюзионов.
Как-то в один из зимних дней всё того же 1912 года за обедом попросил Лёна у деда Петрова медную мелочь на кино — тот отказал.
В отместку Лёна положил в стакан чая две ложки сахара вместо положенной одной. Дед сделал замечание: возможно, даже и не грубым словом, а просто поднял в раздражении строгую бровь. Однако внуку, уже тогда тонко чувствовавшему интонации и полутона, и этого было достаточно.
Он пошёл к деду Леону, у которого всегда можно было полакомиться простонародными сластями, а в сахаре не было недостатка — и взял у него пакет песка. Принёс и поставил деду Петрову на стол: на тебе, мол.
Позже, когда писателю было уже за восемьдесят, он всё горился и печалился: как мог он так обидеть старика?
То ли по причине этого детского греха, горько сыронизируем мы, а может, по какой иной причине, но крепких отношений с кино у Леонова почти не сложилось. Впоследствии он не стал большим поклонником кинематографа и, к слову сказать, недолюбливал экранизации своих произведений.
Уже в ранней юности театр оказался куда более важным для Леонова.
«Мальчишкой, забравшись на галёрку, смотрел я спектакли Художественного театра, — вспоминал он. — Помню, было великим праздником достать билет. Все мои сверстники по гимназии считали это редкой удачей.
Взволнованный, завороженный, я следил за происходившим на сцене и по окончании спектакля, пока сдвигался занавес, стремглав бежал вниз, чтобы горячо аплодировать у рампы, глядя в лицо людям, которых научился любить, которые были необычайно близки и дороги…»
На пору юности Леонида Леонова пришлись такие премьеры Московского художественного, как мольеровский «Мнимый больной» и пушкинский «Каменный гость». Он увидит легендарные постановки: «На дне» Горького, «Дядю Ваню» Чехова, «Детей Ванюшина» Найдёнова…
«Гимназистом как-то отстоял всю ночь за билетом на спектакль в Камергерском переулке, в Общедоступный Художественный», — вспоминал Леонов.
Ещё совсем молодым человеком он знал и боготворил золотой состав МХАТа: Качалова, Ивана Москвина, Леонида Леонидова… Любопытно представить, каковы были чувства Леонова, когда спустя десятилетие ему привелось работать с теми, в кого он был безоглядно влюблён.
Другой пожизненной страстью Леонова стал цирк — самый старый в Москве, тот, что на Цветном бульваре. Цирковые гимнасты, воздушные акробаты, жонглёры, фокусники, факиры, иллюзионисты — все они вызывали необыкновенное восхищение. Цирк был сложившийся, стройный, красивый, и в то же время опасный мир…
А ещё Лёна играл в шашки. Дед Петров научил: он был известным зарядьевским мастером в этом деле. Во время поединков деда Петрова с другими маститыми игроками ставки были по золотому. Дело происходило, как правило, в Кукуевском трактире. Ремесленники и купцы третьей гильдии обступали тогда стол, дыхание тая. Никто Петрова обыграть не мог.
Но однажды лежал он больной и предложил поиграть тринадцатилетнему внуку Лёне. Мальчик деда обыграл: и это было первое поражение Петра Васильевича за много лет.
Проигрыш ошарашил деда настолько, что он дрожащими руками потянулся за папиросой, торопясь прикурил и зажжённым концом сунул в рот.
«Значит, скоро помирать мне, внук!» — сказал дед и оставил ещё одну больную отметину в сердце Лёны. Стало понятно, что не нужно было ему деда обыгрывать.
В 1913 году семья Леоновых — мама, Лёна, Боря — переехала в Сокольники. Братья повзрослели, и мама уже могла содержать их без помощи зарядьевских стариков и тёток. Тем более что деда Петрова хватил удар — он еле оклемался и сам двигался с трудом.
Старел и дед Леон Леонович. Нет-нет да и начинал говорить о том, что пора ему уйти в монастырь.
А какие крепкие были совсем недавно эти старики! Как жизнь держали за грудки в цепких купеческих руках…
Тринадцатый год запомнился Лёне не только семейными печалями, но и большим событием: 21 февраля, в день избрания Земским собором 1613 года на русский престол Михаила Фёдоровича Романова, начались празднования трёхсотлетия Дома Романовых. Во время посещения Москвы Николаем II Лёне довелось увидеть государя: он проезжал мимо в карете, глядя на ликующие толпы.
Государю оставалось жить пять лет.
С тех пор Леонов видел всех правителей России своего века.
С начала 1910-х годов Лёна переписывался с отцом, рассказывая ему последние московские новости. Едва добравшись до Архангельска, отец немедленно затеял издание газеты, на паях с печатником Алексиным и переплётчиком Юрцевым.
Характерно, что как неблагонадёжный он газету оформить на своё имя не смел, и в роли учредителя выступила жена — Мария Чернышёва. В архивах Архангельска хранится документ, где канцелярия архангельского губернатора запрашивает московского градоначальника о «нравственных качествах и политической благонадёжности» Чернышёвой, «предполагающей с 1 декабря 1910 года выпускать газету „Северное утро“». На что Москва ответила, что «ни в чём предосудительном» она не замечена. Просмотрели, значит, с кем она сожительствовала.
