Габриэль Готье - Графиня Дракула. Невероятная история Элизабет Батори

У нас будет прекрасный дом, а в нем — самая лучшая в мире спальня. Там, через год после того, как нас обручат, я рожу ему первенца — нашего любимого сыночка…

Я уснула в карете и видела все это во сне — как наяву. Видела, как все преклоняются перед моим будущим мужем, как он милостиво судит своих нерадивых слуг и благосклонно принимает представителей мелкой знати. Я чувствовала, что все это величие он готов разделить со мной, а вернее — многократно увеличить его, когда я к нему присоединюсь. С ним считается сам король Венгрии, а иногда и монархи других стран шлют к нему гонцов за советом. Моя жизнь удалась.

Когда мы вошли в покои замка, который должен был стать моим, я искала глазами моего принца. Его я не нашла — увидела лишь какого-то невзрачного слугу, обычного угрюмого мальчишку, который шмыгал носом. На его руках засохли чернильные пятна. «Должно быть, ему доверяют написать что-нибудь», — подумала я. Я увидела этого мальчугана, но совсем не обратила на него внимания. «Надо бы сказать моему будущему мужу, чтобы строже относился к писцам, не позволял им пугать своими рожами приезжих. Пусть научит их улыбаться», — подумала я.

Пока мальчишка жался у стены, явно смущенный тем, что ему приходится присутствовать при гостях, да и при будущей хозяйке, которой я уже видела себя, моя мать Анна, а так же — мать моего будущего мужа — Оршоля, о чем-то оживленно беседовали. Слов я почти не слышала, но было понятно, что каждая из них очень довольна тем, что их дети позволят им породниться. Обо мне на минуту забыли. Когда же они очнулись от разговора, Оршоля сказала мне: «Познакомься. Вот — твой будущий муж Ференц». Она указала на мальчишку, которого я в своих мыслях уже приказала выпороть за то, что он вместо того, чтобы приносить хозяину пользу работой, слоняется в залах замка и глазеет на гостей.

Я едва не свалилась на пол от удивления. «Если этот мальчишка — тот самый прекрасный принц, которого я себе придумала, то каким же будет все остальное?», — только и подумала я. Я поздно поняла, что помолвка детей — это еще далеко не свадьба, и что вместо роли хозяйки мне предстоит роль воспитанницы. Такова воля родителей и я не могу ослушаться их.

Я вполне смирилась с тем, что этот мальчишка когда-нибудь вырастет, превратится все же в прекрасного принца и станет моим мужем. Но вот с тем, что мне придется жить до замужества с этой ужасной женщиной, я никак не смирюсь. В детстве я была предоставлена сама себе. Тогда все вокруг принадлежало мне, и никто не считал себя вправе загонять меня в жесткие рамки вероучений или светских манер. Теперь же мне придется испытать все тяготы воспитания на себе, в этом чрезмерно вычурном Шарваре.

Оршоля, будто цепной пес, всюду преследовала меня. Каждый мой шаг нуждался в ее участии. Я, все же, благодарна ей за то, что ее стараниями я получила прекрасное образование, которое открыло мне дорогу к бесконечным знаниям, заключенным в книгах. Я чувствую, что эти книги позволят мне узнать много такого, чего мало кто знает. Я чувствую, что эти знания очень нужны мне.

Но вся эта чопорность, она меня угнетает. Все эти бесконечные правила, вся эта напыщенная гордость, которой полны жесты матери моего будущего мужа. Молитвы, службы, на которых я должна была представлять себя окружающим в виде сухой и холодной госпожи, которой я пока не являлась. А когда я стану хозяйкой здесь, я все здесь поверну так, как нравится мне.

Мать моего будущего мужа, однако, могла научить меня далеко не всему. Кое-чему я научила ее. Да так, что с тех пор она и не заговаривает об этом, а служанки в Шарваре с опаской глядят на меня, если подозревают, что в чем-то провинились.

Оршоля считала, что хозяйка, наряду с поддержанием чистоты в доме, глажкой белья и знанием кухонных премудростей, должна уметь наказывать слуг. Многие девушки падали без чувств, когда на их глазах совершалась казнь или обычная порка нерадивого холопа. Она полагала, что будущая жена ее Ференца, во имя порядка в доме, должна не только спокойно смотреть на наказания, но и сама быть способной отстегать плеткой нерадивую прачку или кухарку.

О событиях моего детства, которые и мне самой уже кажутся далеким страшным сном, в нашей семье не принято было говорить. Знай Оршоля о том, что мне довелось пережить, о том, что я не боюсь вида крови слуг, она, пожалуй, не спешила бы меня учить делу наказания. Однако та об этом не знала и однажды, когда случился подходящий повод, решила прибавить к знанию языков, которые я принимала так, будто всегда знала их, еще и знание науки наказания.

Она приказала привязать провинившуюся служанку к столбу, на лавке перед которым было разложено несколько плетей и тяжелый кнут. Таким кнутом забивали до смерти тех, кто совершил серьезные проступки. Смерть от наказания всегда можно было признать следствием, во-первых — слабости провинившегося, во-вторых — очевидным признаком его вины. Поэтому серьезно виновный крестьянин не нуждался ни в приговоре, ни в суде — достаточно было наказания тем самым кнутом.

Оршоля взяла в руки тонкую плетку и несколько раз стегнула служанку. Та взвизгнула и заплакала. С нами были еще две девушки, дальние родственницы Ференца, в воспитании которых Оршоля так же принимала деятельное участие. Они, похоже, не отличались необходимой жестокостью к провинившимся. Одна из них отвернулась, другая взяла Оршолю за руку, которой та держала плетку и со словами: «Этой несчастной довольно за ее проступок», — попыталась прервать наказание. В планы нашей учительницы явно не входило такое быстрое завершение учебы. Она хотела, чтобы каждая из нас лично отстегала служанку.

Одна из девушек взяла трясущейся рукой плетку, неумело замахнулась, слегка чиркнула ее хвостом по обнаженной спине служанки, после чего выронила плетку обратно в руки Оршоли, и, белая как полотно, отошла немного в сторону. Когда Оршоля силой втиснула плетку в руку второй девушки, та отдернула руку, как от огня, взвизгнула, будто ее саму хотят выпороть, и с глазами, полными слез, быстрым шагом пошла к входу в покои замка. Она не дошла до дверей, остановилась, переводя дух, и, глядя в нашу сторону безмолвно ждала окончания неприятной для нее процедуры. Она смотрела на меня так, будто говорила: «Ты ведь не станешь этого делать?».

В тот момент, когда я услышала свист плетки, этот свист будто разбудил во мне что-то, уже давно спящее внутри. Перед глазами пронеслись смутные картины, которые я или видела во сне, или слышала когда-то в старых сказках. На мгновение мне показалось, будто я — это уже не я, будто мои руки обрастают чешуей и превращаются в лапы чудовища. Мне казалось, что я смотрю на девушку, привязанную к столбу сразу с нескольких сторон, как будто вокруг поставили много зеркал и мой взгляд бьется в бесконечных зеркальных коридорах, то и дело вырываясь из них в самых неожиданных местах. Девушка, привязанная к столбу, показалась мне неуловимо знакомой. Я знала эту служанку, но то, что я увидела в ней, уходило куда-то в недоступную пониманию темноту моих забытых воспоминаний. Я не могла вспомнить — откуда я знаю ее, но в моей голове звучал призыв убить ее. Этот призыв исходил от того чудовища, чьими лапами я теперь ощущала свои руки. Был и еще один голос. Вернее даже не голос, а предчувствие чего-то невероятного, чего-то манящего и прекрасного, и, в то же время, настолько недоступного моему сегодняшнему пониманию, что это не могло пока выразиться словами.