— С чего бы это? — говорю я как можно мягче.
— Не знаю, какое-то предчувствие… И черная кошка перебежала мне сегодня дорогу… Есть будешь?
— Нет.
Мы входим в свою комнату.
— Ты никого ни в чем не подозреваешь?
— А кого я должен подозревать?.. И в чем? О ком ты? — отвечаю вопросом на вопрос.
— Да нет, я так просто. — Люся села на кровать и вдруг заплакала.
— Мама спит? — Я обнимаю ее за плечи.
— Спит.
— И Клава спит?
— И Клава. — Она успокаивается.
— Ты от меня что-то скрываешь, — снова начинаю я.
— Это не я скрываю, а ты, — произносит она раздраженно. — Так поздно стал приходить домой. Вечером, когда ты где-то пропадаешь, мне кажется, что тебя схватили. Я прислушиваюсь к каждому шороху и почему-то думаю: «Вот идут и за мной…»
Скрывая волнение, закуриваю сигарету. Мы лежим на широкой тахте.
— Выкинь эти глупые мысли из головы.
— А я ничего не скрываю от тебя. — Люся нежно прижимается ко мне. — Откуда ты это взял?
— Вот и хорошо, — отвечаю я, подумав, что о своей связи с Кривцовым она умолчала. — Остерегайся лишних разговоров.
— Остерегаюсь… Мне всегда так не хватало тебя. — Она ласково гладит меня… — С кем это ты пил самогон?..
«Надо еще составить фальшивые документы об инвалидности на здоровых людей, которых готовят к угону в Германию», — мелькнуло в сознании, и я забылся тревожным сном…
Мне снился Днепр, лодка… Я куда-то все плыл и плыл… Слышалась где-то немецкая речь… Снилась тюрьма…
Когда я проснулся, меня охватило тревожное предчувствие неотвратимой беды.
Прошло два дня, полных тревог и раздумий.
На бирже все благополучно. Я не чувствую, что Густав Шварц в чем-то меня подозревает. Он приказывает. Я выполняю.
И вдруг пропал Хромов. Обыска у хозяйки не производили, и за ее домом слежки как будто не было. Значит, его взяли где-нибудь на улице. Жив ли он? Где находится? Ничего этого я не знаю. Как в воду канул подпольщик, конспиратор, строгий наставник и верный товарищ.
Нить оборвалась.
Вторым в нашем звене был Науменко.
Обычно он присылал связного, через которого я передавал бланки-документы с печатью и подписью военного коменданта. Эти «аусвайсы» выручали военнопленных, бежавших из фашистских лагерей. Тот же связной передавал мне фамилии тех, кого следует вычеркнуть из списков, поступающих на биржу. Это списки с фамилиями рабочих, которых немцы регистрировали, как «не явившихся на работу без уважительных причин». Подпольный центр нуждался в помощи своих членов, поэтому люди отправлялись выполнять задания, выходили за черту города и часто по нескольку дней отсутствовали. Чтобы скрыть от немцев истинное положение дел, я вычеркивал из списков нужные фамилии из числа неявившихся, и благодаря этому полицаи лишались возможности их искать по домашним адресам.
И сейчас, на мою беду, связной от Науменко в назначенный им срок тоже не появился. Я был в полном неведении. По условиям конспирации адреса его я не имел. Фотография у Кривцова изобличает меня. Интуитивно чувствую приближение беды. Это бывает у людей, работающих в экстремальных условиях. Инстинкт самосохранения заставляет принять единственно правильное решение — сорваться и уйти с концами — и как можно скорее.
Наступило утро моего ухода из Люсиного дома.
Люся в своем сиреневом платьице собралась идти в школу, где преподавала немецкий язык. Она долго прилаживала косынку, словно оттягивала минуту прощанья, о котором вовсе не догадывалась. Наши взгляды встретились в зеркале, висевшем в передней…
И вот я в кабинете Шварца.
— Zur Stelle![9] — рапортую я.
— Ist gut![10] — отвечает Шварц, копаясь в каких-то бумагах. Он передает мне несколько листков. Это списки рабочих, которые вчера не явились на работу. Приказывает проверить, находятся ли они сегодня на своих местах. Если снова кто-нибудь отсутствует, следует немедленно послать полицая по их адресам и привести их к Шварцу. — Я разберусь, — говорит он. — Саботажникам и дезертирам место в лагерях, а не на свободе!
— Jawohl! Ihr Befehl wird ausgefuhrt![11] — отвечаю я.
Шварц берется за телефонную трубку, я ухожу.
В моем кабинете спиной ко мне сидит теперь машинистка, она что-то печатает.
— Доброе утро, Лора!
— Доброе утро!
Знакомлюсь со списками, читаю протоколы следствия по одному делу, связанному с «саботажем» — порчей станков, звоню на заводы…
С трудом досиживаю до конца рабочего дня.
Уходя с работы, вернее оставляя ее навсегда, я кладу в ящик письменного стола серебряный портсигар, купленный на рынке, и бутылку французского коньяка, которую Шварц вручил мне в субботний день за мое «хорошее знание немецкого языка», со словами: «Вот мой подарок!» Пусть, обнаружив все это, он подольше сомневается в том, что я исчез навсегда…
Выхожу на улицу и мысленно взвешиваю все «за» и «против». Мой арест, конечно, поставил бы под удар семью Люси, но есть и другая сторона дела. Что подумают немцы, если я исчезну? Возможно, допросят Люсю. Но что она может сказать? Ровным счетом ничего. Она и на самом деле ничего не знает о моей подпольной работе, и к тому же ей как фольксдойч немцы должны поверить. А Кривцов? Он тоже Люсю не предаст — это не в его интересах…
На окраине города, у реки, я пробрался к домику знакомого старика рыбака, где накануне оставил свой гражданский костюм.
Хозяин ждал меня у крыльца. Я быстро переоделся, запихнул немецкую форму в мешок и попросил зарыть ее поглубже.
— Сделаем! — спокойно сказал он.
Передавая ему пакет, я сказал:
— А это — документы, имеющие интерес для советского командования. Когда вернется наша армия, передайте кому следует. Я вам доверяю. Здесь данные на отдельных лиц из здешней военной комендатуры, биржи труда и их прислужников. (Документы я подписал кличкой «Сыч».)
— Передам. Как же не передать, сынок. Раз надо, так надо, — и ушел с моим пакетом, завернутым в немецкую газету, в сарай.
Потом мы беседовали у него в доме. Жил он один. Жена умерла. Двое сыновей на фронте.
С наступлением темноты я сел в лодку-плоскодонку (старик специально вытащил ее для меня со дна реки на берег), вставил уключины, попробовал весла…
Я решил перебраться на противоположную сторону Днепра и идти к Харькову, где-то там шли бои…
Только отчалил — ветер донес немецкую речь. Слышу смех. Замираю. Из-за тучки выглянула луна, она-то меня и подвела. Двое патрульных остановились на берегу.