И мы атаковали.
Вперед шли все, включая защитников, среди которых особенно в ударе были в тот вечер Олег Романцев и Володя Сочнов. Голов, правда, они не забили. Но оборону англичанам потерзали здорово. И в начале второго тайма та буквально затрещала по швам. За каких-нибудь пятнадцать минут Родионов, Черенков и Шавло трижды заставляли вынимать мяч из сетки к концу совсем уже растерявшегося, обычно такого уверенного и невозмутимого голкипера «Арсенала» Вуда.
Но и при счете 4:0 мы не успокаивались. Игра захватила нас. Она доставляла удовольствие, радовала и несла вперед к чужим воротам.
Это была двойная победа: наша - над соперниками и атакующего, смелого футбола - над осторожным и расчетливым, от которого мы без колебаний отказались.
На пресс-конференции, приняв вежливые поздравления от заметно расстроенного тренера «Арсенала» Терри Нейла, Константин Иванович сказал: «...Дело не только в том, что «Спартак» выиграл с таким преимуществом. Игроки выступили достойными представителями футбола, который взят нами за основу, продемонстрировав великолепную технику, сыгранность, настоящий спортивный дух и волю к победе».
Это были не просто слова, а формула того нашего успеха.
И не только его одного.
В той давней игре с «Нистру», ставшей для меня знакомством со «Спартаком», будущая победная формула лишь просчитывалась, выводилась. Еще, возможно, не было «великолепной техники», не хватало «сыгранности». Но уже явно ощущались «настоящий спортивный дух и воля к победе» - все то, о чем Бесков сказал на пресс-конференции в Лондоне.
«Спартак» победил «Нистру», сделав еще один шаг на пути к возвращению в высшую лигу, что вызвало бурю ликования болельщиков.
Я с трудом пробрался к служебному входу под трибуны, где на вопросы ставшего грудью на пути контролера «куда?», «зачем?» неожиданно смело, с гордостью ответил:
- Я из «Спартака»...
И сопровождаемый недоумевающими взглядами обступивших проход болельщиков направился в раздевалку теперь уже моей команды.
С ребятами я сдружился быстро, особенно с приезжими - теми, что жили на базе, - чуть ироничным, уверенным в себе Вагизом Хидиятуллиным, его закадычным другом, никогда не унывающим Валерием Глушаковым, сдержанным Сергеем Шавло, молчаливым Александром Сорокиным. И вскоре, несмотря на уговоры родственников, перебрался к ним, в Тарасовку.
Дни летели быстро. Тренировки - матчи, матчи - тренировки.
На территории базы два корта, несколько площадок, где мы проводили почти все свободные часы. На них время от времени устраивали необычные соревнования, состязаясь друг с другом то в точности попадания в баскетбольное кольцо, куда посылали мяч по-футбольному - ударом ноги, то в ловкости обращения с ним, играя в волейбол... головой.
Заводилой во всех подобных играх был Вагиз - неистощимый на всякого рода выдумки. Создавалось впечатление, что Хидиятуллина вообще никогда не посещали никакие игровые сомнения. Когда он получал задание в очередной встрече опекать форварда, который, как объясняли тренеры, среди бомбардиров лиги наиболее опасен мощным ударом, неожиданными рывками, хитрой обводкой, то с обескураживающей простотой заявлял, что опасаться того не следует, и он не только гарантирует безопасность наших ворот, но и обязательно еще постарается забить гол. И сдерживал обещание.
Конечно, многое ему удавалось не только из-за одной его колоссальной уверенности в себе. Хидиятуллин выделялся своим невероятно ярким талантом. Мягкий, но одновременно и резкий, взрывной, по-спортивному злой и отчаянно смелый, он горел на поле, зажигая остальных.
«Хидя», как ласково называли его в команде, любил побеждать в любом игровом споре, независимо от того, где он происходил - на футбольном ли поле, волейбольной, баскетбольной площадке, теннисном корте или бильярдном столе.
Вагиз прибавлял в мастерстве с невероятной быстротой, схватывая футбольную науку буквально на лету. Он раньше нас всех, спартаковских новичков, попал в сборную, раньше уловил и почувствовал суть игры. Ему можно было давать какие угодно игровые задания, ставить на любые места, даже в атаку, и везде «Хидя» оказывался на месте.
Убежден, останься Вагиз в «Спартаке», его судьба сложилась бы иначе. Но в конце сезона восьмидесятого года он неожиданно для всех вдруг подал заявление с просьбой отпустить его в ЦСКА.
Не в привычках Бескова, да и не в традициях «Спартака», удерживать тех, кто хочет уйти. И Хидиятуллин был отпущен.
Что произошло потом, хорошо известно. Оказавшись в армейском клубе, Вагиз сначала постепенно, а потом все быстрее и быстрее начал терять игру - ту страстную, огневую, за которую был всеми так любим и уважаем.
Не берусь судить о причинах подобных перемен. Могу лишь догадываться. Думаю, что приглашенный на роль лидера, уже заранее отданную ему, Хидиятуллин слегка успокоился, самостоятельно переведя себя в иной игровой и тренировочный режим. В «Спартаке» же ему постоянно приходилось доказывать право быть ведущим. И, будучи человеком невероятно самолюбивым, гордым, не умеющим отступать, он не щадил себя ради этого. Что и давало возможность всегда быть в форме.
Он потерял в ЦСКА цель. А вместе с ней и себя самого.
И еще: «Спартак» был для Вагиза родным домом, обстановка которого тоже помогала ему. А на новом месте, как мне кажется, той прежней атмосферы, того тепла, любви, нашего рядом плеча «Хиде» особенно не хватало.
Спустя два года мы вновь оказались с ним в одной команде - теперь уже сборной, готовившейся к чемпионату мира. Но сыграть там вместе нам так и не удалось.
В последнем перед отъездом тренировочном матче в Лужниках за несколько минут до конца в столкновении с Черенковым Хидиятуллин получил серьезнейшую травму. Правда, надеялись, что он выздоровеет и будет играть. Но уже в Испании, после многочисленных консилиумов врачи заявили, что выйти на поле ему все-таки не удастся.
Я провожал его домой. Вышли из прохладного холла гостиницы на раскаленный асфальт душной улицы Малаги. Постояли несколько минут у автобуса, который должен был отвезти его в аэропорт. Помолчали. И уже после того как пожелали друг другу удачи на прощание, «Хидя», опустив голову, грустно улыбнувшись, сказал:
- Не повезло мне, Ринат...
Что он имел тогда в виду? О чем сожалел в момент расставания? Об этой нелепой травме, лишившей его, может быть навсегда, самой заветной мечты? Или о чем другом? О поспешном, необъяснимом шаге, сделанном в конце восьмидесятого?
Вполне понятно, что в то памятное лето семьдесят седьмого года ни я, ни Вагиз, естественно, не знали, как будут развиваться события дальше. Двери в большой футбол только открывались перед нами. И мы всеми силами рвались в него.
