Мы выскочили из окопов и, стреляя на ходу, устремились на немецкие позиции. С их стороны сначала слышались выстрелы, а затем огонь немцев прекратился. Рота вышла на вражеские позиции. Стало ясно, что противник отошел. Ротный приказал выходить на дорогу и строится. Колонна из серых шинелей двинулась по дороге на запад.
На привалах мы с Зайцевым продолжали наши беседы Эти разговоры были для меня очень поучительными.
Зайцев появился на свет еще в девятнадцатом веке и был свидетелем, иногда даже участником, событий 1917 года и последующих лет.
Однажды он обратился ко мне
:-Сынок, а ведь ты и не знашь, что я был коммунаром! А знашь ли ты, что такое коммуна? Недостаток образования сказывался на речи Зайцева.
Будучи политически подкованным, без запинки выпалил:
— Это добровольное объединение бедняков для совместной работы и жизни в одном таком прочном коллективе,
— Правильно, кроме одного. Не было совместной работы
— А на что вы тогда жили?
И вот, что мне рассказал Зайцев.
В их селе были богатеи и бедняки. Богатеи с утра до ночи работали в поле или по хозяйству. В этой работе участвовала вся семья, от мала до велика. Жили они хорошо, в полном достатке.
В отличие от них бедняки не работали, а, в основном, пьянствовали. Приехавшие из города большевики, создали из них «комитет бедноты», сокращенно «комбед» и объявили, что отныне вся власть в селе отдается этому комбеду, то есть этим горьким пьяницам. Все жители села должны подчиняться этому комбеду. Эти городские объявили также, что теперь все будут жить по ленинскому завету — «Грабь награбленное!».
В селе был большой и красивый дом богатых людей — помещиков, которые сразу же бежали из села. Комбед, в составе семи человек, захватил этот дом и устроил там коммуну. Выполнялось указание вождя.
— Вы жили в этом доме и обрабатывали землю помещика? — спрашиваю его. В моем сознании не укладывалась мысль, что можно жить и не работать!
— Что жили в этом доме — это точно, а вот обрабатывать землю… Нет! Все семь были начальниками. Один — председатель, второй — его заместитель, третий — главный бухгалтер, четвертый — казначей. Остальные тоже были руководителями. Кому ж работать? Да и зачем работать? Добра в этом доме было видимо — невидимо: картины, мебель, ковры и чего только там не было! Мы все это продавали и жили не так уж плохо. В свободное от торговли, еды и сна время, занимались тем, что ссорились по всякому поводу и без всякого повода.
— А чего ссориться — то? Полный достаток. Работать не надо. Живи да радуйся!
— Например. Одному купили ботинки. Другие тут, как тут. Почему не мне? И пошло, и поехало!
— А чем же все это кончилось?
— Ясное дело, чем! Все проели, пропили и в разные стороны! Так и закончилась эта коммуна, Вот так — то, сынок! Вот все говорят, что в стране будет коммунизм. Это я так понимаю, что снова будут коммуны. Одно только понять не могу, где взять богатые дома, чтобы опять грабить награбленное? Ведь все уже разграбили!
— Эх! Зайцев, Зайцев! Да не грабежом будут жить люди при коммунизме.
— А чем?
— Ну, я так понимаю, что всего будет так много, что всем хватит. Без грабежей!
— Совсем ты меня запутал, сынок! Не понять мне этого!.
.В одной не разрушенной деревне на пороге избы показался седой, как лунь, старик. Мое внимание привлек его огромный рост и согнутая чуть ли не под прямым углом спина.
Так захотелось вступить в разговор с ним, что, приблизившись, сбросил свой вещмешок, вынул и предложил ему краюху хлеба. Старик хлеб взял и сказал спасибо.
Оказавшись рядом с ним, с удивлением увидел, что едва достою головой до плеча.
— Какой у вас рост? —спрашиваю.
— А рост такой, что, по молодости, не мог войти ни в одну избу.
Затем он назвал свой рост в аршинах и вершках, что мне ничего не говорило.
Командир роты скомандовал — привал. Это меня обрадовало. Появилась возможность поговорить со стариком.
Уселись на крыльцо и, завязался разговор.
— Большая ли у Вас семья?
— Один я одинешенек! Сам вскапываю огород, заготовляю дрова. Все делаю сам. А вот не хочешь ли ты послушать мою историю?
— Хочу, да еще как!
Старик рассказал, что. все. это было еще в царское время. Его забирали в армию.
— На воинского начальника, который занимался подбором парней на военную службу, мой рост произвел большое впечатление. В предбаннике голых молодых парней, построили в одну шеренгу. Офицеры, их называли "покупателями, " решали, кого куда направить. Один из них подошел ко мне и ощупал мой подбородок. Потом он посовещался с другим офицером спрашивает.:
— У тебя борода и усы растут?
— Молод я еще, а у тяти, борода и усы на загляденье! (Тятей в то время называли отца.)
Посовещавшись с другими офицерами, он сказал, обращаясь к унтер — офицеру, который находился здесь же:
— В лейб гвардии гренадерский!
Унтер — офицер, здоровяк, схватил меня за плечи и, толкнув в руки другому унтеру, стоящему у двери в мойку, заорал: — В лейб гвардии гренадерский! В руки сунули кусок мыла и, открыв дверь в мойку, втолкнули меня туда.
— Из мойки мы выходили в другое помещение, в котором на лавках лежали горы белья. обмундирования и сапог. Там мы оделись во все новое красивое и маршем на железнодорожную станцию. Потом я оказался в Питере в лейб гвардии гренадерском полку.
— А как служилось — то? — Расскажите!
— Попал я в первую роту. Она называлась «Рота Ее Величества» Во всех лейб гвардейских полках первые роты назывались так: в одном полку — рота Его Величества в другом, Его Высочества и так во всех полках.
— Наша рота несла караул внутри Зимнего дворца. Посты были трехсменными, круглосуточными и находились: на лестничных площадках, в коридорах, переходах из одного корпуса в другой и прочих местах.
— Порядок был такой: одни сутки в карауле, одни сутки отдыха и одни сутки занятий. А потом все с начала — по новому заходу. За сутки караула каждому лейб гвардейцу выдавали по одному рублю. В то время это были большие деньги! За пять рублей можно было купить корову. Вот какие деньги получал я!
— А как с обмундированием?
— Обмундирование было очень красивое — все расшито шнурами. Всем приказали отпустить бороду и усы. У тех гвардейцев, которые были не черными, перед заступлением в караул, красили черной краской не только бороду и усы, но и брови. У некоторых получалось ничего, а у других совсем безобразно. После караула мы смывали эту краску.
Обмундирование служило три года. В первый год мы в новом обмундировании ходили только в караул. На второй год это обмундирование одевали только на занятия, а на третий — работали в нем.
Сижу, затаив дыхание, слушаю этот рассказ. Подумать только, передо мной сидел не только очевидец, но и участник тех далеких событий! Хотелось, как можно больше узнать о том времени. Задаю еще и еще вопросы.
