Ознакомительная версия.
Единственное, в чем я могу упрекнуть Светлану Алексиевич - это не в том, что она исказила правду, а в том, что в книге практически нет любви к юности, брошенной на заклание дураками, организовавшими афганскую войну. И удивительно для меня самого, как "афганцы", смотревшие в глаза смерти, сами боятся своей правды об афганской войне. Должен же найтись хоть один "афганец", который скажет, что мы давно не серая, однородная масса, и слова Тараса Кецмура, когда он говорил, что не осуждает войну - это не наши слова, он не говорит это за всех нас...
Я не осуждаю Светлану за то. что книга помогла обывателю узнать афганскую "чернуху". Я не осуждаю ее даже за то, что после прочитанного к нам относятся гораздо хуже. Мы должны пройти через переосмысление нашей роли в войне как орудия убийства, и если есть в чем каяться, то покаяние должно прийти к каждому человеку.
Суд, вероятно. будет продолжаться долго и мучительно. Но в моей душе он завершен.
Павел Шетько,
бывший "афганец"
ХРОНИКА СУДА
Из стенограммы заключительного судебного заседания
8 декабря 1993 г.
Состав суда: судья И.Н. Жданович, народные заседатели Т.В. Борисевич, Т.С. Сороко.
Истцы: И.С. Галовнева, Т.М. Кецмур.
Ответчица: С.А. Алексиевич.
Из выступления С. Алексиевич, автора "Цинковых мальчиков"
(Из того, что было сказано и что не дали сказать)
Я до конца не верила, что этот суд состоится, как не верила до последнего мгновения, что у Белого дома начнут стрелять...
Уже физически не могу видеть ожесточенные яростные лица. И я б не пришла в этот суд, если бы здесь не сидели матери, хотя я знаю: это не они со мной судятся, а судится со мной бывший режим. Сознание - не партбилет, его не сдашь в архив. Поменялись наши улицы. вывески на магазинах и названия газет, а мы - те же. Из соцлагеря. С прежним лагерным мышлением...
Но я пришла поговорить с матерями. У меня все тот же вопрос, что и в моей книге: кто же - мы? Почему с нами можно делать все, что угодно? Вернуть матери цинковый гроб, а потом убедить ее подать в суд на писателя, который написал, как не мгла она своего сына даже поцеловать в последний раз и обмывала в травах, гладила цинковый гроб... Кто же мы?
Нам внушили, с детства заложили в генах любовь к человеку с ружьем. Мы выросли словно бы на войне, даже те, кто родился через несколько десятилетий после нее. И наше зрение устроено так, что до сих пор, даже после преступлений революционных чрезвычаек, сталинских заградотрядов и лагерей, после недавнего Вильнюса, Баку, Тбилиси, после Кабула и Кандагара, человека с ружьем мы представляем солдатом 45-го, солдатом Победы. Так много написано книг о войне, так много изготовлено человеческими же руками и умом оружия, что мысль об убийстве стала нормальной. Лучшие умы с детской настойчивость задумываются над тем, имеет ли право человек убивать животных, а мы, мало сомневаясь или наскоро соорудив политический идеал способны оправдать войну. Включите вечером телевизор, и вы увидите, с каким тайным восторгом несем мы героев на кладбише. В Грузии, Абхазии, в Таджикистане... И снова ставим на их могилах памятники, а не часовни...
Невозможно у мужчин безнаказанно забрать эту самую любимую... самую дорогую игрушку - войну. Этот миф... Этот древний инстинкт...
Но я ненавижу войну и саму мысль о том, что один человек имеет право на жизнь другого человека.
Недавно мне один священник рассказал, как бывший фронтовик, уже старый человек, принес в церковь свои награды. "Да, - сказал он, - я убивал фашистов. Защищал Родину. Но перед смертью я все равно хочу покаяться за то. что убивал". И оставил свои награды в церкви, а не в музее. Мы же воспитаны в военных музеях...
Война - тяжелая работа и убийство, но по прошествии лет вспоминается тяжелая работа, а мысль об убийстве отодвигается. Разве можно это придумать: эти подробности, чувства. Их страшное разнообразие в моей книге.
Все чаще думаю:? после Чернобыля, Афгана, после событий у Белого дома... - что мы не равны тому, что с нами происходит. Может быть, поэтому оно с нами и происходит?
Когда-то, несколько лет назад, а точнее, четыре года назад, мы думали одинаково: я, многие матери, присутствующие сейчас в этом зале, солдаты, вернувшиеся с чужой афганской земли. В моей книге "Цинковые мальчики" материнские рассказы-молитвы - самые печальные страницы. Матери молятся о своих погибших сыновьях...
Почему же сейчас мы сидим в суде друг против друга? Что же произошло за это время?
За это время исчезла с карты мира, из истории страна, коммунистическая империя, которая их туда послала убивать и умирать. Ее нет. Войну сначала робко назвали политической ошибкой, а затем преступлением. Все хотят забыть Афганистан. Забыть этих матерей, забыть калек... Забвение - это тоже форма лжи. Матери остались один на один с могилами своих мальчиков. У них даже нет утешения, что смерть их детей не бессмысленна. Какие бы оскорбления и ругательства я сегодня ни слышала, я говорила и повторю, что преклоняюсь перед матерями. Преклоняюсь и за то, что, когда Родина бросила в бесчестье имена их сыновей, они стали их защитниками. Сегодня только матери защищают погибших мальчиков... Другой вопрос - от кого они их защищают?
И их горе - превысит любую правду. Говорят, что молитва матери и со дна моря достает. В моей книге она достает их из небытия. Они - жертвы на алтаре нашего тяжелого прозрения. Они - не герои, они мученики. Никто не смеет бросить в них камень. О том, что были мы все повинны, мы все причастны к той лжи, - об этом моя книга. Чем опасен любой тоталитаризм? Он всех делает соучастниками своих преступлений. Добрых и злых, наивных и прагматичных... Молиться надо за этих мальчиков, а не за идею, жертвами которой они стали. Я хочу матерям сказать: не мальчиков своих вы здесь защищаете. Вы защищаете страшную идею. Идею-убийцу. Это я хочу сказать и бывшим солдатам-афганцам, которые пришли сегодня в суд.
За спинами матерей я вижу генеральские погоны. Генералы возвращались с войны со Звездами Героев и с большими чемоданами. одна из матерей, сидящая здесь в зале, рассказывала мне. как ей вернули цинковый гроб и маленький черный саквояж, где лежала зубная щетка и плавки сына. Все, что ей осталось. Все, что он привез с войны. Так от кого вы должны были бы защищать своих сыновей? От правды? Правда в том, как умирали ваши мальчики от ран, потому что не было спирта и лекарств, их продавали в дуканы, как кормили мальчишек ржавыми консервами пятидесятых годов, как даже хоронили их в старом, времен Отечественной, обмундировании. Даже на этом экономили. Я не хотела бы это вам говорить у могил... Но приходится...
Вы слышите: везде стреляют, снова кровь. Какое же оправдание крови вы ищете? Или помогаете искать?
Ознакомительная версия.
