Потом была учеба в военно-педагогическом училище им. М. Калинина, и теперь вот уже третий год он преподает в Военном горно-артиллерийском училище в Тбилиси. Сюда и приехали неделю назад офицеры из Генштаба, а точнее из Главного разведывательного управления, чтобы подобрать кандидатов для поступления в Военно-дипломатическую академию.
Стрельбицкий в это время находился в отъезде, в командировке, а когда возвратился, взору его предстало почти Бородинское сражение. Кого-то из офицеров уже отобрали в кандидаты, и они ходили в именинниках, иных отсеяли, и те были подавлены и несчастны. Вне зависимости от результата отбора члены комиссии с удовольствием отмечали, в Москву, в академию хотели, более того, рвались все. Кроме Стрельбицкого.
После приезда ему торжественно объявили: он в числе кандидатов. На что Владимир Васильевич совсем не выказал восторга, и написал рапорт о том, что не хочет поступать в академию и служить в разведке.
В столичной комиссии его рапорт вызвал настоящий шок. С ним решил побеседовать лично председатель комиссии. И вот теперь они сидели друг против друга, и полковник старался убедить Владимира в том, что он нужен разведке. Пока это у него плохо получалось. Стрельбицкий упирался.
— Хорошо, Владимир Васильевич, я дам вам время подумать. Посоветуйтесь с женой.
— Спасибо, но я уже подумал.
Эта фраза, судя по всему, стала последней каплей переполнившей терпение председателя комиссии. Полковник оторвал голову от бумаг и вонзил холодный взгляд в Стрельбицкого. Потом медленно встал, демонстративно поднял на вытянутых руках рапорт и разорвал его пополам, потом сложил, и разорвал вновь.
— Ясно? Идите, товарищ майор. Вам партия приказывает. Так Владимир Срельбицкий попал в разведку во второй раз.
Пролетело четыре года учебы, и вновь он предстал перед комиссией. Теперь уже перед, так называемой, выездной комиссией, которая рассматривала кандидатуры выпускников академии на предстоящую командировку за рубеж.
Возглавлял комиссию заместитель начальника Главного разведывательного управления генерал Феденко.
Владимир Стрельбицкий планировался на выезд во Францию на должность помощника военного атташе. Учился он хорошо, язык освоил в достаточной степени, спецподготовка оценивалась отлично. Биография была в полном порядке. Казалось, все должно пройти как по маслу. Так оно, собственно, и случилось. Комиссия уже проголосовала «за» единогласно. И тут вдогонку, неожиданно, генерал Феденко возьми, да и спроси:
— Стрельбицкий, а вы любите разведку?
Генерал, конечно, ждал однозначно четкого ответа, в унисон своему вопросу. Это и стало бы красивой точкой в приятном разговоре. Однако Владимир Васильевич остался верен себе. Ответил совсем не так, как хотел и ждал генерал, а как думал сам:
— Люблю ли я разведку? — переспросил он. — Не знаю. Надо бы ее сначала попробовать.
Улыбка соскользнула с лица Феденко. Окажись они один на один, Стрельбицкий за свой ответ получил бы по полной мерке. Генерала в Главном управлении знали как человека грубого и несдержанного. Но тут он сумел обуздать свой гнев. На решение комиссии этот ответ не повлиял, но в итоговом протоколе Феденко тем не менее написал несколько нелестных слов в адрес столь дерзкого выпускника академии.
Шел 1956 год. Помощник советского военного атташе Владимир Стрельбицкий прибыл в Париж.
Стрельбицкий приехал во Францию вместе с однокурсником по академии полковником Героем Советского Союза Алексеем Лебедевым. Алексея Ивановича, несмотря на молодость и отсутствие опыта, назначили военновоздушным атташе.
Обстановка в стране была крайне сложной. Венгерские события, ввод войск Варшавского договора в мятежную республику не лучшим образом сказались на отношении французов к сотрудникам советских учреждений. От советских шарахались, как черт от ладана.
На стадионе, услышав рядом русскую речь, могли демонстративно подняться и уйти. Встретив у посольства, порою интересовались: «Советик?» После утвердительного ответа, да, советский, можно было получить плевок в лицо.
Контрразведка также ужесточила режим наблюдения и слежки за советскими представителями.
Военный атташе не был сторонником активной оперативной деятельности.
Чаще обращал внимание «молодежи» на обилие прессы, открытых источников, из которых следует черпать развединформацию.
Однако Стрельбицкий и Лебедев придерживались иного мнения. Им хотелось настоящей, «живой» работы. Но начинать, по сути, было не с чего.
Впрочем, это не смутило Владимира Васильевича. Первым, на кого он вышел, был российский эмигрант. Он работал в крупной американской фирме, которая производила электронику. Впоследствии этот эмигрант станет нашим агентом и получит псевдоним «Сокин».
А началась эта история с того, что Сокин однажды написал письмо на свою бывшую Родину в Советский Союз в журнал «Радио». Он хотел получить из редакции некоторые материалы, публикации. Журнал выполнил просьбу земляка и переслал материалы в посольство СССР в Париже. Там их и обнаружил Стрельбицкий. Выяснив обстоятельства дела, помощник военного атташе вызвался лично доставить материалы земляку.
Так они впервые встретились. Сокин познакомил Владимира с городом, пригласил в ресторан.
Стрельбицкий и представить себе не мог, сколько воспоминаний детства всколыхнет обычный французский ресторанчик.
Сокин, конечно, желал удивить своего русского товарища и заказал устрицы.
Ну, где в послевоенные годы Владимир мог попробовать такой деликатес?
Когда официант поставил перед ним тарелку, Стрельбицкий вопросительно взглянул на Сокина.
— Прошу, — улыбнулся тот, — свежие устрицы!
— Устрицы? — удивился Владимир, словно увидел на тарелке крокодила.
«Мули», — пронеслось в голове, и он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Сокин, увидев побледневшее лицо Владимира, кинул официанту: уберите.
— Что с вами, Владимир Васильевич? — сочувственно спросил Сокин.
— Простите и не обращайте внимания, — сказал, приходя в себя, Стрельбицкий, — это меня догнало голодное детство.
Потом Владимир привыкнет, станет глотать устрицы, как заправский француз, и они будут казаться ему необычайно вкусными. Но в этот первый раз нахлынуло все сразу: ледяная апрельская вода, речные устрицы в ведре, или как на Украине их называли, «мули» и он, одиннадцатилетний мальчишка, не чующий ног, бежит домой. Зимою умер отец, кормилец, ивих дом пришел голод. Впрочем, голод пришел во всю деревню.
