Столь бессмысленному существованию Эйнхард противопоставляет полноту власти в руках «префектов дворца», как он в подражание античности характеризует мажордомов. Довольный своим титулом, король с растрепанными, свисающими волосами и неухоженной окладистой бородой восседал на троне, разыгрывая правителя. На этом фоне «пришлые» отовсюду устраивали аудиенции и отвечали на возникавшие вопросы словно облеченные серьезными властными полномочиями. Этой политической несостоятельности соответствовало также экономическое положение королевства. Эйнхард снова указывает на бесполезное королевское звание и продолжает: «Так он [Меровей], кроме пропитания, получаемого по воле дворовых префектов, имел в собственности всего лишь усадьбу с весьма скромным доходом. Здесь он и жил, здесь же находились его слуги, весьма немногочисленные, но, располагая всем необходимым, готовые подчиниться ему».
Абзац заканчивается известным пассажем, породившим, между прочим, массу недоразумений в последующих литературных источниках: «Куда бы он ни направлялся, обязательно садился в (телегу) карету, в которую впрягали быков с конюхом на крестьянский манер. Так он ездил в пфальц, так — на собрания подданных, торжественно проводившиеся на благо королевства. Таким же образом он имел обыкновение возвращаться домой».
Этой реализации правления, которое исчерпывалось в церемониальном контексте, Эйнхард противопоставляет словечком «однако» исполнительную власть мажордомов. «Однако характер управления королевством внутри и вне определялся дворовым префектом».
Такая характеристика последних Меровингов и их правления, обходящая стороной последующую эпоху концентрации власти и конкретные формы ее проявления, представляет собой злобную карикатуру. Это касается прежде всего определенных элементов их индивидуального проявления, репрезентации, положения при дворе и более чем скромных экономических ресурсов. Короче говоря, публичному показу правления, которому в обществе, по большей части не имевшем представления о книгопечатании, придавалось существенное значение. В сознательно перегруженном изложении Эйнхарда исследователям, начиная с Якоба Гримма, виделись еще старогермано-мистические элементы королевства. Например, королевская карета, которую тянет крестьянская повозка с запряженными в нее волами. Что, впрочем, не имеет археологического подтверждения. Известная воловья голова, обнаруженная в склепе Хильдерика II как элемент декора уздечки в Турнае, указывает лишь на распространение этого вида украшения и в районах севернее Альп. Разумеется, двух- и четырехколесные повозки были не редкостью, особенно для перевозки женщин и священнослужителей. А вот для воинов и тем более для короля лошадь оставалась если не единственным, то наиболее предпочтительным животным, обеспечивавшим передвижение. Изобразительные свидетельства, исторические документы и не в последнюю очередь многочисленные франкские захоронения лошадей убедительно подтверждают наши выводы.
Впрочем, Эйнхард и не собирался создавать особую ауру королям с помощью упомянутых повозок как способа передвижения. Скорее всего он высмеивал последних Меровингов и для этого в том числе использовал разновидность крестьянской повозки с запряженными в нее волами. При этом Эйнхард скорее его преследовал цель создания публичного колорита изображения как знака феминизации или изнеженности. Из королевского образа с длинными волосами (англосаксонские исследователи говорят о «длинноволосых королях»), который явно прослеживается на монетах и печатках, получились растрепанные волосы на голове и неухоженная окладистая борода. Это неудачливое существование окончательно доконала тонзура — признак помещения в монастырь, покончив с влиянием короля подобно тому, как ветхозаветный Самсон утратил недюжинную силу, когда ему остригли волосы.
Сознательной карикатурой следует считать также и утверждение Эйнхарда о материальной ограниченности королевской власти Меровингов, которая, лишив короля возможности проявлять щедрость, одновременно сузила сферу его политической активности. Между тем это заявление оказывается в явном противоречии с нашими прочими источниками, особенно с королевскими актами. Согласно им даже поздние Меровинги еще располагали достаточными фискальными средствами и сельскими пфальцами, например, в Париже, Клиши, Понтионе и других опорных пунктах. Не в последнюю очередь под нажимом мажордомов много пожертвований досталось храмам и монастырям, не говоря уже о политическом влиянии королей на решения их мажордомов.
Сознательная перегруженность «угасающей модели» Меровингов содержит, правда, невольные указания на традиционно конститутивные элементы королевского правления, которые не могли быть устранены ни мажордомами, ни князьями при всем их предполагаемом всемогуществе и определялись их собственным властным положением. Так, король — это считалось знаком его влияния — продолжал принимать чужестранных представителей, выслушивал их, давал им прощальные аудиенции, несмотря на обязательный характер соответствующих «установок» его «префекта». Еще в 817 году, когда Людовик Благочестивый своими изначально несостоятельными поспешными действиями по разделу империи попытался подчинить младших братьев старшему Людовику, одна из привилегий императора в отношении его братьев, правивших отдельными территориями, должна была заключаться в праве принимать всех чужестранных посланников и тем самым сосредоточивать в своих руках всю внешнюю политику.
Еще большее значение для структур и форм правления в империи франков имело указание на так называемое народное собрание, то есть на ежегодную встречу с королем высших политических авторитетов — администраторов, церковных деятелей и аристократов. На таких собраниях, впоследствии приобретших черты синодов или же последние были присовокуплены к ассамблеям, особенно когда на обсуждение выносились вопросы церковной жизни, основные действующие лица во главе с королем определяли главные акценты практической политики. Это получало выражение не в последнюю очередь в указах, так называемых капитуляриях, из которых самые значительные сохранились начиная с VII века. Королевское правление в период раннего средневековья и в самый его разгар формировалось под влиянием консенсуса высшей знати, хотя именно эпоха Карла Великого свидетельствует о расширении королевской законодательной и судебной власти в ущерб аристократии и церкви.
Если Эйнхард представляет поздних Меровингов в роли марионеток мажордомов, это никак не затрагивало их функцию как репрезентативной верхушки государства, о чем свидетельствуют королевский титул и председательство в собрании. Оппозиция мощных аристократических фракций, конкурировавших друг с другом за влияние и собственность, сохранила непримиримость и после успешной военной кампании в 687 году в Тертри. Особенно в Нейстрии далеко не все заседания суда заканчивались в пользу новых князей.
