Когда через три часа после приземления Гагарина все радиостанции Советского Союза голосом Левитана сначала объявили о запуске, а еще через час — о благополучном приземлении первого в мире космонавта, три товарища уже вернулись восвояси. Мне, дураку, променявшему на шутку об Акакии Акакиевиче эксклюзивное прикосновение к спускаемому аппарату, прикоснувшиеся к Вечности балбесы подарили рваный кусок обгоревшей обшивки гагаринской капсулы, который пропал при моем принудительном выселении из родимого гнезда два года спустя. В мое отсутствие безголовые судебные исполнители просто выкинули его на помойку.
Космический катаклизм курьезной жизни кроткого А. А. Башмачкина обернулся единственной четверкой в моем аттестате зрелости: пятерка за русский язык и четверка по литературе. «Значительное лицо» в виде простой советской учительницы не только угадало тему выпускного сочинения, но и реализовало на практике данное в коридоре обещание. Так что вместо ожидаемой золотой я получил серебряную медаль, от которой, впрочем, публично и пьяно открестился на выпускном вечере. Это было не фрондой и даже не местью запрограммированной Чижевской — в тот год медалисты, благодаря неугомонной деятельности все тех же оттепельных реформаторов, были лишены всех преимуществ при поступлении в вуз.
В университет я начал поступать перед окончанием девятого класса, и вот как. На областной математической олимпиаде школьников я занял первое место. Не то чтобы я сильно увлекался математикой, но учился хорошо, так уж получилось без всяких с моей стороны усилий. Дней через десять после вручения почетного диплома меня пригласил молодой доцент мехмата Емельянов, который отвечал за эту олимпиаду по общественной линии, и рассказал о своих далеко идущих планах.
Он сообщил, что летом этого, 1960 года Московский университет в порядке эксперимента проводит свою олимпиаду в открытом режиме и приглашает для участия победителей провинциальных олимпиад. Эксперимент этот, скажу, забегая вперед, закончился успешно, и со следующего года олимпиада МГУ превратилась во всесоюзную. А план Емельянова был такой: он организует усиленную подготовку трех областных победителей в экстремальном режиме. Непочатым источником этих знаний был известный мне учебник А. М. и И. М. Ягломов «Неэлементарная математика в элементарном изложении», который я из любопытства перелистывал, но из-за лени и всяческих забот не изучал.
В группу интенсивной подготовки «кроликами» вошли я и занявшие второе и третье место Сева Соловьев (мой одноклассник) и Миша Рорер из другой школы. В личном алфавите Мишки было всего тридцать две буквы: он не картавил — буквы «р» в его речи просто не было. Свою фамилию он произносил как Ое, и я даже подумывал, что он родственник киноартиста Бруно Оя из знаменитого литовского боевика «Никто не хотел умирать».
Группу «удавов» составили сам Емельянов, ассистенты Чернявский и Терентьев и аспирант Шевченко. Четыре дня в неделю по отдельности и один совместно «удавы» безжалостно дрессировали «кроликов» в течение месяца. Двадцать пять невероятных для простого школьника задач в день и одна умопомрачительная контрольная в неделю. И это при полном консенсусе сторон! Так я никогда раньше и никогда позже не только не учился, но и не работал.
«Удавы» были молоды, умны, веселы и на редкость демократичны. Судьба их сложилась по-разному: Емельянов стал доктором, профессором, завкафедрой любимого матанализа и умер от инфаркта, не дожив до заслуженных седин; Шевченко в Донецке убили какие-то бандиты; Терентьев сильно пил и тоже сошел в могилу раньше времени. Доцент Чернявский, слава Богу, жив и даже здоров, находясь в иронической доброй памяти.
В общем и целом, нас натаскали на всю оставшуюся жизнь и отправили душным летом в стольный град. Поселили несколько десятков провинциальных гениев в задрипанную гостиницу «Восток» на ВДНХ и стали автобусом возить в МГУ на Ленинских горах на олимпийские игры. МГУ мне в первый же час понравился туалетом в главном корпусе. На белоснежном кафеле черной краской каллиграфически было выведено: «Абитуриент! Не пей из унитаза!», а под призывом коряво: «Что же ты мне раньше не сказал».
Участники соревнований, вне зависимости от места жительства, отличались удивительным однообразием как фамилий, так и профилей. Подобный контингент уже в наше, другое по этой части время я встречал только на праздниках в еврейских воскресных школах. Причем в качестве зрителей.
Занять среди этих тыквоголовых вундеркиндов первое место было нереально, даже при нашей супер-пупер подготовке. Поэтому я спокойно попивал вечерами дорогое пиво «Двойное золотое» в витых бутылочках под самую дешевую чесночную колбасу на бородинском хлебе с соседом по этажу — прыщавым здоровяком Левой Темкиным из Самары (тогда — Куйбышев). Деньги у меня на это уже любимое дело были — сто родительских рублей тайно удвоил мой старший брат Юра, пятикурсник физфака СГУ, известный на родине решальщик школьных задачек повышенной трудности, заядлый преферансист и мой естественный болельщик.
Темкин был остроумцем; например, я запомнил его очень точную шутку по поводу нашего проживания: «Превратили гостиницу в какое-то общежидие!»
К моему удивлению, похмельный Темкин занял призовое второе место и впоследствии обнаружился профессором в Штатах. Я вошел в первую двадцатку (семнадцатым), решив из четырех две с половиной задачи и ничуть этим не расстроившись. А в качестве сюрприза, как и вся двадцатка, получил официальное индивидуальное приглашение деканата мехмата МГУ на льготное поступление через год в самый престижный вуз страны! Вот с таким щитом я и явился с поля боя в родные пенаты.
Десятый класс начался с фантастики: учительница Ольга Георгиевна освободила меня от посещения уроков математики! До этого освобождали худосочных и только от физкультуры. Обидно было за Севу Соловьева, моего попутчика-олимпийца, не получившего, в отличие от меня, справки о гениальности на гербовой бумаге. Это не помешало Севе окончить саратовский мехмат, защитить диссертацию и всю жизнь преподавать эту самую математику.
Классный руководитель, учитель физики Давид Львович тоже мной гордился и позволял на свои уроки ходить, но физику не учить. На выпускном экзамене по этому предмету Давид Львович меня просто завалил в назидание, но поставил пятерку, чтобы я получил медаль. Медаль в тот год никому не была нужна, так как льготы медалистам, как я уже упоминал, отменили.
И на выпускном вечере я в веселом подпитии демонстративно выбросил ее в окно под столь же весело-пьяные визги влюбленных в меня одноклассниц. Но московскую справку-приглашение на всякий пожарный случай я сохранил, хотя ехать в МГУ не собирался. Я сознательно пренебрег престижностью столичного образования, руководствуясь соображениями приземленными.
