Впрочем, официоз всё может подать в нужном ключе: «Первая война (1788 г.), кроме морских сражений, была оборонительная: четырнадцать тысяч россиян мужественно отразили нападения 36-тысячной армии, которой начальствовал сам король Густав III»[129]. Впечатляет.
* * *
В 1789 году война со Швецией продолжилась, и в ней вновь принимали участие измайловцы — «первый батальон и гренадерские роты»[130], которые на этот раз побывали в нескольких боях. Неизвестно почему, но Милорадович в этот поход не пошел. Неизвестно также и то, как он жил и чем занимался, оставаясь в Петербурге. Зато, судя по приведенным ниже письмам, жил он на широкую ногу, не слишком заботясь о завтрашнем дне.
А.С. Милорадович — Г.П. Милорадовичу, 25 июня 1789 года:
«Прошу увидеть жительство сына моего и в чем надобность есть советами Вашими подправить. Сказывают, может быть и правда, пребывание и обороты его в доме подобны как проезжему через город человеку, экономия его без журнала, а сколько на что захватить удается с кармана…»
А.С. Милорадович — Г.П. Милорадовичу, 30 июля 1789 года:
«При сем решился я с крайним неудовольствием послать к Михаилу Андреевичу семьсот пятьдесят рублей, да пред сим мною выданным многим числом сверх определенных в годовое содержание полторы тысячи рублей. Вы, любезный друг, увидите из письма к нему, что сие сделано от меня в последнее…»[131]
Вопрос: 1500 рублей — это много или мало? Обратившись к истории Преображенского полка, можно узнать, что в 1780—1799 годах подполковник гвардии получал в год 1556 рублей, а подпоручик, каковым был тогда Михаил Андреевич, — 192 рубля[132]. Тут уже все понятно.
А вот еще одно послание, на сей раз уже — Андрею Степановичу.
П.В. Завадовский — А.С. Милорадовичу, 14 октября 1789 года:
«Сын ваш имел необходимость заплатить в роту, в сем не его вина, а случай непредвиденный приключил таковой убыток. На сию нужду дал я ему семьсот рублей, не затрудняясь: раз потому, что в образе его жизни не вижу мотовства, во-вторых, что без расплаты нельзя бы ему отъехать и пользоваться свиданием с родителем»[133].
Письмо это вызывает определенные сомнения и даже заставляет подозревать нашего героя в лукавстве — что это за убыток, который нужно оплатить немедленно? Подобное было не в духе того времени, когда процветало казнокрадство, узаконены были «безгрешные доходы» — за счет экономии на снабжении людей и лошадей, а при сдаче полка, батальона или роты нередко вскрывались воистину фантастические злоупотребления. Но можем ли мы сегодня понять то, в чем не сумел или не пожелал разобраться Завадовский? Так что оставим подозрения при себе. Тем более, думается, что на службе у Михаила все было хорошо — недаром же 1 января 1790 года 18-летний Милорадович был произведен в поручики гвардии. В этом чине он и отправился в новый поход.
«В 1790 году 1-й и 2-й батальоны с гренадерской ротой и егерской командой снова двинулись в поход, под начальством лейб-гвардии Измайловского полка секунд-майора Арбенева, в Финляндию и направились на Вильманстранд»[134].
«Хотя императрица не желала обидеть графа Мусина-Пушкина, "понеже я ему персонально обязана", но терпение государыни все-таки истощилось. В 1790 году командование войсками, действовавшими в Финляндии, было поручено барону Игельстрому[135], под главным начальством графа Ивана Петровича Салтыкова[136]»[137].
Боевые действия той кампании заключались в нескольких эпизодах, причем не все из них оказались удачны для русских. Но все же «3 августа 1790 года мир был заключен между Россией и Швецией, военные действия в Финляндии прекратились, и гвардейским батальонам было предписано прямыми путями возвратиться в Петербург. В начале сентября месяца они все уже были на своих местах в столице»[138].
Хотя роль Милорадовича в этих двух кампаниях совершенно неизвестна, однако биографы графа могли с полным основанием утверждать, что «в первых обер-офицерских чинах молодому гвардейцу довелось, как говорится, понюхать пороху: он участвовал в двухлетней войне со Швецией»[139]. Этот факт записан и в его формулярном списке.
Последние годы царствования императрицы Екатерины II — времена для России не лучшие. Вся придворная жизнь вращалась вокруг ее фаворита — генерал-фельдцейхмейстера светлейшего князя Платона Зубова (1767—1822), по возрасту своему бывшего всего лишь на четыре года старше Михаила Милорадовича. Все, кто мог себе это позволить, — крали. Структуры, созданные Петром I и той же Екатериной II в лучшую пору ее царствования, разваливались. Между тем стороннему наблюдателю казалось, что все замечательно, и многих подобная жизнь вполне устраивала.
Служба в гвардейском полку, открывавшая блистательные перспективы, привлекала очень и очень многих. Достаточно сказать, что «в 1795 году в Измайловском полку находилось две тысячи унтер-офицеров и две тысячи рядовых»[140]. Это вместо 1857 нижних чинов — с нестроевыми — по штату.
«Все общество в последних годах ее царствования утопало в роскоши, и прежняя дешевизна была совершенно забыта. Торговцы и магазинщики не знали пределов тех цен, которые они назначали для покупателей, видя изменение мод и фасонов чуть ли не ежемесячно. К этому времени от всякого порядочного человека, а в особенности от офицера гвардии требовались прежде всего "изящная внешность и одежда с прическою"… Кутежи и дебоши гвардейской молодежи начали принимать колоссальные размеры. Не было конца рассказам о выбитых окнах, о купчихах, до полусмерти напуганных гвардейцами, и проч.»[141].
Вряд ли вся эта знаменитая «гвардейская лихость» помогала службе. «В 1793 году приехал в Петербург князь Н.В. Репнин[142]; он вступил в командование Измайловского полка и сделал смотр оному. Князь нашел полк так запущенным, что приказал составить образцовую команду…»[143]
Составили, показали пример всем прочим. А «в 1794 году возникло в Польше безначалие: Российские войска, находившиеся в Лифляндии и в Минской губернии, были подчинены князю Репнину»[144], который отправился в Польшу «и восстановил там тишину». Понятно, что «образцовая команда» приказала долго жить, что вряд ли кто заметил…
Непримиримым противником происходящего был великий князь Павел Петрович.
«Еще до своего вступления на престол император Павел I имел предубеждение к Екатерининской гвардии, так как, по его понятиям, все шло вразрез с требованиями военного быта… Что особенно его возмущало — это изнеженность и роскошь, господствовавшие в то время между офицерами гвардии, которые довели то и другое до такой степени, что ходили по улицам в шубах с муфтами и выезжали из дома не иначе, как в рыдванах, запряженных четвернею цугом и с гайдуками на запятках»[145].
