— Ровно в полдвенадцатого надо быть на Каменистой улице, № 215, у входа во двор. Там тебя встретят и скажут, куда надо будет идти.
— А кто встретит? — спросил я и сразу же понял, что такой вопрос задавать не следовало.
Мой собеседник укоризненно на меня посмотрел и промолвил:
— Кому надо, тот и встретит. Иди, а то опоздать можешь.
Когда я подходил к воротам указанного мне дома, то увидел черную потертую кожаную куртку Тевосяна.
Он встречал делегатов и направлял их в зал заседания.
— Ты иди через двор — там есть вход в помещение профсоюза металлистов, — и он рассказал мне как пройти.
— А ты иди через вход прямо с улицы и, когда войдешь, сразу же входи в дверь направо, — сказал он второму, подошедшему вслед за мной.
Когда я вошел в большую комнату, где должна была происходить конференция, там было уже человек тридцать. Из них некоторые были мне знакомы — я их встречал несколько раз в рабочем клубе.
Здесь был Вираб — высокий костлявый мужчина в огненной шевелюрой, украшавшей его большую голову. Вираб писал стихи, и иногда они появлялись на страницах наших газет.
Толпа одета в красное,
Как мясо яркое, —
запомнил я строчки из его стихотворения, написанное им в дни первомайской демонстрации.
— Почему вы такое сравнение взяли? — донимал я его, после того как он опубликовал эти стихи.
— А что, плохо? — спросил он тогда меня.
— Да.
— А, мой критик явился! — протягивая руку и здороваясь, произнес Вираб.
Здесь был Полторацкий. Он был очень хорошим гравером и работал в Баку на монетном дворе. Выпущенные правительством деньги были изготовлены по его штампам. Брат Полторацкого, известный революционер, погиб в Закаспии, и его именем был назван Ашхабад. (Ашхабад в 1921–1924 годах назывался город Полторацк.) Выло много других, которых я ранее встречал в рабочем клубе.
Минут через двадцать в комнате появился Тевосян. Все, кто находился в смежной комнате, вошли вслед за Тевосяном и стали занимать места. Тевосян сел на стул за столом и положил перед собой лист бумаги, а один из сидящих за этим же столом сказал:
— Конференцию считаю открытой.
Но не успели мы начать обсуждение доклада о положении в партии Адалет, как открылась дверь и на пороге появились околоточный надзиратель и полицейский.
— Что за собрание? — раздался резкий голос. Я не спускал глаз с Тевосяна, который сидел напротив меня.
Я видел, как он медленно стал разрывать лежащую перед ним бумагу.
«Протокол уничтожает», — мелькнула мысль.
— Бумаги не рвать, хуже будет, — раздался тот же резкий голос околоточного.
Околоточный надзиратель сделал от порога двери шаг вперед, но в растерянности остановился, когда увидел, сколько в комнате находилось народа.
Он явно был напуган.
Их всего двое — он и полицейский, а в комнате было около восьмидесяти человек.
Околоточный вновь отступил к двери и затем крикнул:
— Выходите сюда, все выходите!
Мы поднялись и двинулись один за другим во вторую смежную комнату, из которой было два выхода — один на Каменистую улицу, а второй через соседнюю комнату во двор.
Тевосян вышел вслед за мной и, проходя мимо, сказал: «Попытайся бежать через двор и парадный ход напротив. Если удастся, предупреди, что конференцию накрыли».
Я хорошо знал дом, где происходила конференция. Здесь в квартирах мы устанавливали телефоны, а когда делали телефонную проводку, то в подвале дома я нередко оставлял свою рабочую сумку с инструментом. Каждый день таскать ее домой и обратно было тяжело.
Под домом был очень большой подвал, и я, пряча в нем свой инструмент, облазил все закоулки подвала.
Когда я выскочил из помещения во двор, то услыхал свистки полицейских и крики: «Стой — стрелять буду!»
«Дом окружен полицией, — подумал я, — бежать бессмысленно. В подвал», — подсказало сознание.
Отсидеться в подвале, а ночью, когда стемнеет, можно будет выскользнуть.
Я стрелой устремился по лесенке вниз. По знакомым переходам в темноте пробрался к наружной стене дома, выходившей на Каменистую улицу. В то время из подвала на улицу выходили низенькие окна — щели, перекрытые железной решеткой. Когда уже в 1964 году я посетил этот дом, то окон не нашел — они были заделаны. Отсюда мне был слышен топот ног в комнатах и на тротуаре, а также голоса. Я даже узнал знакомый голос Оли Шатуновской (тогда мы ее все так звали по имени — Оля).
— Вы не имеете права, — раздавался на улице ее звонкий, протестующий голос.
— Построиться по двое, по двое! — кричал околоточный надзиратель. Его голос мне запомнился.
Вероятно, полицейский стал считать — первый, второй, третий.
— Двадцать второй не полный.
«Значит, сорок три человека все же схватили — это половина всей конференции», — подумал я.
Затем раздались шаги многих людей, удаляющихся от здания.
Пошали, что с ними будет?
«Захватили какие-нибудь документы или нет? Представитель партии Адалет, когда делал доклад, в руках держал целую пачку бумаг», — подумал я. И вдруг вспомнил, что на клочке бумаги я тоже делал заметки. Ведь после конференции предстояло сделать сообщение на собрании ячейки.
Где же записка? Вот она. Надо уничтожить. Как? Ведь записку могут найти — соберут даже клочки. И я решил записку разжевать и проглотить — так поступили, как мне рассказывали, старые революционеры.
Ну вот, записка уничтожена.
Я услышал, как дворник стал мести тротуар, а затем голоса:
— Что, никого, что ли, в профсоюзе нет? — спросил кто-то, видимо, дворника, так как шелест метлы прекратился.
— Никого нет. Полиция была здесь — арестовали более сотни, наверное. Какое-то собрание было. Всех забрали, — пояснил дворник.
Видимо, полиция ушла.
Можно выбираться.
Я осторожно выглянул из подвала, осмотрел двор — нигде ни души. Быстро перебежал от подвала до парадного и хотел было сразу же выскочить на улицу.
«Нет, так нельзя, — подсказывал рассудок. — А если у подъезда полицейский и он спросит, откуда я иду — из какой квартиры? Мне нечего ему даже ответить — я не могу назвать ни одной фамилии».
Вместо того чтобы выйти на улицу, я поднялся по лестнице почти до последнего этажа, читая фамилии проживающих.
На мое счастье, здесь была квартира врача, я запомнил фамилию и стал спускаться. Но у подъезда никого не было, и улица была тиха. Быстро пройдя ее, я вышел на Морскую и стал подниматься вверх домой.
…Мать сказала:
— А к нам двое с твоей работы заходили, им какие-то книжки очень нужны были. Я сказала: ну что же теперь делать? Раз нужно, то посмотрите. А ты где целый день пропадал? Верно, и не поел ничего?
