Здесь Марк делает драматическую паузу. И я не выдерживаю и вставляю:
– Да, и эта вещь – мои новые трусы!
Эта дерзость не в состоянии смутить апостола Марка.
– Что именно это за вещь – не имеет никакого значения. Чашка, трусы, автограф Джона Леннона или камень из стены разрушенной Бастилии, засушенный член Гришки Распутина… Мечта не может измеряться примитивными понятиями вещного мира. Если мы даем человеку возможность прикоснуться к своей мечте, разве мы не делаем мир счастливей и лучше?!
Наконец Марк устает от своей проповеди. У меня остается только один вопрос, касающийся его вероучения:
– А ты не боишься, что кто-нибудь из этих осчастливленных тобой «мальчиков» проломит тебе башку каким-нибудь «историческим» кирпичом или забьет тебе в глотку фальшивые трусы? Или засунет тебе в задницу «барабанную палочку Ринго Старра»?
Уже без интонаций божественного откровения Марк миролюбиво отвечает:
– Ну, во-первых, проще доказать подлинность полотна кисти Пабло Пикассо, чем принадлежность чьих-то вполне еще свежих трусов. А во-вторых, не забывай, мы же имеем дело с глубоко закомплексованными людьми, для которых признаться себе в том, что ты купил какую-то дешевку, равносильно смерти. Единственное, что может их оскорбить, это если их подруга или партнер по бизнесу вдруг завтра купят себе шесть пар чьих-нибудь звездных трусов и половину Берлинской стены за несравнимо боґльшие деньги.
Оставим Марка в его созерцании божественных откровений. Вернемся в то время, когда разрушилась наша семья.
Мы еще не осознаем это. Мы еще не верим в то, что такое возможно. Мы еще не знаем, что нашей семьи больше нет. Мы только ошарашенно смотрим на то, как разваливается на части мир вокруг нас. Это похоже на плохой фильм про восставших из гроба мертвецов, которые бессмысленно и механически передвигаются среди живых людей и с удивлением разглядывают свои внезапно отваливающиеся части тела.
Мы просыпаемся утром и, не отдавая себе ни в чем отчета, плетемся в кухню, чтобы позавтракать. Но завтрака нет. Потому что мама уже несколько дней валяется в своей постели и поднимается только для того, чтобы закинуть в себя очередную порцию снотворных и успокоительных таблеток. После этого она снова захлопывается в своей спальне и перестает существовать. В холодильнике нет ничего, что можно было бы хотя бы выпить. Все его содержимое сводится к набору кетчупов, горчиц и баночек с какими-то жидкими приправами неприятного вида и запаха. Удивительно, раньше я не задумывалась о том, откуда в холодильнике берутся продукты. Их наличие там казалось мне само собой разумеющимся явлением. Как будто холодильник – это машина, которая сама производит продукты по мере необходимости. Теперь вместо завтрака я могу размышлять над природой появления еды в холодильнике. О чем думают мои брат и сестра – я не знаю. Нас вдруг как будто поразила внезапная немота, и вот уже несколько дней мы всё делаем молча, не разговаривая друг с другом. Собравшись утром на кухне и снова поняв, что все это не приснившийся нам кошмар, мы расходимся по разным углам. Сестра берет плеер и наушники и занимает ванную. Я слышу, как в течение нескольких минут вода с шумом наполняет ванну. Потом шум прекращается, и все затихает на несколько часов.
Брат вообще старается не умываться и не чистить зубы. Поэтому ванная ему не нужна. Он уходит в большую комнату и садится на диван перед телевизором, до вечера переключая музыкальные каналы. Периодически здесь же он и засыпает на ночь, не снимая одежды и не выключая телевизор. Никто не знает, когда он ходит в школу и ходит ли вообще. Этот вопрос теперь никого не интересует.
Когда я ухожу в школу и на секунду замираю перед тем, как закрыть дверь, в квартире нет никаких признаков присутствия живых людей. Только далекий телевизор ведет свой непрекращающийся безумный монолог. Я прислушиваюсь. Мне никто не желает хорошего дня, не предупреждает о том, чтобы я была осторожна, переходя дорогу, не спрашивает, когда я буду дома. Ни звука не доносится из закрытой ванной, как будто сестра, словно подводная лодка, совершила глубокое погружение и выключила все двигатели. Я притворяю дверь осторожно, боясь, что в этой космической тишине могу оглохнуть от внезапного громкого звука.
Сидя на уроках, я пытаюсь представить, что происходит дома во время моего отсутствия. Иногда мне кажется, что я все еще сплю и что на самом деле дома все так же, как раньше. Вот брат подходит к холодильнику и прямо из пакета пьет сок. Мама дает ему подзатыльник, и он убегает на улицу, схватив скейтборд, стоящий в прихожей. А вот сестра сидит в кресле, закинув ноги на подлокотник, листает журналы и через всю квартиру перебрасывается с мамой какими-то фразами. А мама на кухне самоотверженно, но безуспешно пытается приготовить плов, но в конце концов, не справившись с задачей, спускает свою стряпню в унитаз и торопливо собирается, чтобы съездить и купить готовый плов в кулинарии при ресторане «Узбекистан». Но такие картины возникают в моей голове все реже. С каждым днем они становятся все более тусклыми и нечеткими, как смытые дождем акварели. Им на смену приходят другие фантазии, которыми я наполняю оставленное мной пустое и молчаливое пространство. Я представляю, как сестра медленно погружает голову в наполненную ванну. Над горизонтом воды исчезает вначале подбородок, потом губы, потом нос, потом глаза. И вот на поверхности воды, как водоросли, колышутся только длинные темные волны волос. Я представляю, как захожу в ванную и обнаруживаю там утонувшую сестру, которая смотрит на меня широко раскрытыми остекленевшими глазами через остывшую толщу воды, подкрашенной морской солью. От предчувствия надвигающегося ужаса в виде врачей, извлекающих тело, рыдающей мамы, последующих похорон по моей спине пробегают мурашки и в груди сгущается воздух.
Иногда я вижу, как в мое отсутствие в нашем доме происходит какая-то сложная и непонятная жизнь, в которой меня нет. Я наблюдаю ее так, как можно было бы наблюдать на экране телевизора с выключенным звуком. В этом немом кино участвуют десятки людей. Они приходят в нашу квартиру без звонка, просто открыв дверь, как если бы это был магазин или парикмахерская. Кто-то из них здоровается с кем-то. Но многие просто не замечают друг друга. Они перемещаются из комнаты в комнату с бумагами, портфелями и коробками в руках. Кто-то готовит себе на кухне кофе, после чего звонит по телефону и беззвучно говорит с кем-то часами, жестикулируя и меняя выражение лица. Некоторые из этих людей открывают шкафы и берут наши вещи. Другие подписывают какие-то бумаги, хлопают дверями, о чем-то совещаются, сидя в гостиной. Кто-то так же быстро уходит. Иные до самого вечера продолжают стремительно перемещаться по квартире, разговаривают друг с другом, ругаются, звонят, принимают посетителей, вскрывают конверты и бандероли, заказывают пиццу.
