Она хотела порвать окончательно.
Ага, «спрячьтесь», — фыркнул Нестор. — Больно уж просто. У вас на все есть уловки, изобразить можно что угодно. Я остаюсь здесь.
И едва хлопнула входная дверь и из прихожей донесся голос Жака, крикнул:
— Жак, мой мальчик, представляете, что выдумала Жермена?
Жак вошел.
— Она говорит, что вы с ней спите!
Соприкасаясь с Жерменой, Жак заражался ее хитростями. Он с первого взгляда сориентировался в ситуации, понял, что его любовница, обессиленная усталостью, раскололась.
— Полно, г-н Озирис, успокойтесь, — сказал он. — Вы же знаете, какая Жермена злючка. Она дразнит вас, потому что любит.
Жак, эта чистая душа, так чисто сработал, что Нестор остался с ними завтракать и распечатал коробку сигар.
Царицы Египта! Не ваши ли это маленькие мумии с золотыми поясками покоятся в богато разукрашенной коробке?
Озирис ел, курил, хохотал, потом ушел на биржу.
Жермена дулась, корила Жака за его хитрость.
Значит, ты не хочешь, чтоб я была только твоей?
Я не хочу быть виновником такого серьезного шага, которым ты когда-нибудь меня попрекнешь.
Ферма, парное молоко, свежие яйца остались где-то далеко-далеко.
Когда Лазарь приступил к брату с расспросами, Нестор похлопал его по плечу.
— Жермена оригиналка, — сказал он, — в этом ее прелесть. За ней не поспеть. Взяла и поехала к себе на ферму: стосковалась по коровам. Нашему брату, биржевым дельцам, этого не понять. Лут — та попроще, как бы это сказать… нет в ней того огонька, изюминки. Хотя, конечно, у нее есть свои достоинства. Нет, я с Жерменой не расстанусь.
Этот эпизод теперь виделся Озирису как очередное приобщение к тесному кругу посвященных. Пересуды, анонимные письма вызывали у него улыбку превосходства, словно он знал некую тайну, в силу которой Жермена могла давать сколько угодно поводов для сплетен, но это лишь украшало ее богатого покровителя.
Эта довольно туманная тайна состояла в нестандартности его любовницы — в ее любви к природе, в увлечении собаководством.
Его спрашивали: "А где Жермена?" Он отвечал: "Я предоставляю ей полную свободу. Ее увлечения — не мое дело".
Лут была потрясена. Не обладая столь гениальной легкостью, она вынуждена была признать, что сестра показала класс.
В таком виде все и оставалось: грязное белье, сигаретные пачки, старые расчески в номере гостиницы. Жаку не было нужды страдать от этого беспорядка. Он его уже не замечал. Он смотрел глазами своей любовницы, которая только так и жила с самого детства.
Скоро беспорядок пополнился новым элементом.
Вот уже три недели Жермена получала дурные вести об отце. Она его не любила и оставляла письма без ответа.
— Видишь ли, — говорила Луиза, — выходить в свет вечерами — наша профессия.
Но Жермена, считая себя более «приличной», смотрела на Луизу немного свысока, и ей представлялось, что лучше скрывать болезнь старика Рато, чтобы не стеснять своей свободы. Она даже себя почти уверила, что мать преувеличивает серьезность положения и волнуется по пустякам.
Однажды вечером, когда она переодевалась, чтобы пойти на какой-то спектакль с Жаком и Озирисом, Жак обнаружил под телефоном плохо спрятанную телеграмму: "Отец умирает срочно приезжай целую". Жермена спрятала ее, чтоб не отменять похода в театр. Жак молча указал ей на телеграмму.
— Брось, — сказала она, подкрашивая губы. Потом подвигала ртом, растирая помаду. — Поеду завтра.
Рато скончался у себя на ферме в одиннадцать вечера, во время антракта.
Последние две недели г-жа Рато читала ему "Дом купальщика", где Иглезиаса расплющивает механический потолок. У Рато эта глава перепуталась с действительностью. Он вообразил себя Иглезиасом и, в самом деле задавленный потолком своей комнаты, распластавшись на полу, свернув голову набок, чтоб оказаться как можно ниже, умер на глазах у перепуганной жены.
Рато завещал жене все, что получил от дочери, и выражал желание быть похороненным в семейном склепе на Пер-Лашез Озирис нанял в похоронном бюро фургон-катафалк.
Луг была в ссоре с матерью.
Поскольку Жермена отказывалась ехать на ферму за покойником одна, Жак выпросил на улице Эстрапад внеочередной отпуск. Нестор должен был дать им свой автомобиль, более приспособленный для трудных дорог, чем лимузин. Фургон выехал на полдня раньше.
Эта поездка на ферму не шла ни в какое сравнение с той. У шофера было зеркальце, заменявшее ему глаза на затылке. Приходилось следить за собой.
Жермена продумывала возвращение. Мать она любила. Она возьмет ее в Париж недели на две. Этажом ниже своей квартиры она снимала еще три комнаты, служившие мебельным складом. Она распорядилась вынести часть мебели в бельевую, а часть использовать для обустройства этих комнат. У г-жи Рато будет свой уголок.
Дочь рассчитывала, строила планы и была искренне растрогана.
Неспособная притворяться, кроме как перед Нестором, она не пролила ни единой слезы об отце-пьянице, побои которого были ей слишком памятны. Она радовалась освобождению матери.
Г-жа Рато вышла им навстречу. Она плакала; в одной руке у нее был носовой платок, в другой испанский веер.
С тех пор как ей не надо было больше работать, она отрастила ногти и, не зная, куда девать руки, не выпускала из них этого веера. Фигурой она напоминала мешочек для лото. У нее было красное, с правильными и заурядными чертами лицо, цвет которого, как у английского судьи, подчеркивался белым париком.
Дочь представила ей Жака. Вдова обратила к нему взгляд человека, страдающего морской болезнью.
Гроб стоял в зале, где молодая пара завтракала во время путешествия "Вокруг света".
Жермена вела свою роль с большим тактом. Она решила, что г-жа Рато должна ехать в автомобиле, а катафалк следом.
Всякий раз, как произносилось слово «катафалк», г-жа Рато горестно покачивала головой, повторяя:
— Катафалк… катафалк.
Обратный путь был сушим наказанием. Жермена то и дело постукивала в переднее стекло, призывая шофера ехать помедленнее, чтобы г-н Рато не отстал.
Вдруг она оглянулась, посмотрела в заднее окно и вскрикнула:
— Где же он?
Сколько хватал глаз, тянулась пустая дорога. Катафалка не было.
Развернулись и поехали обратно разыскивать тело. Наконец нашли. Оно потерпело аварию на одном из проселков. Надо было менять колесо. Домкрат оказался неисправен. Жаку и шоферу пришлось взяться за работу.
Целый час они бились, ободряемые горестным покачиванием головы г-жи Рато, обессилевшей от икоты и слез, прежде чем смогли двинуться дальше.
