«Правительство Его Величества благосклонно относится к восстановлению Национального очага еврейского народа в Палестине и приложит все усилия к облегчению достижения этой цели. Вполне понятно, что не должно быть предпринять ничего, что может повредить интересам как гражданских, так и религиозных нееврейских общин в Палестине или правам и политическому статусу евреев в какой-либо другой стране».
Как иногда говорят, «история не имеет сослагательного наклонения». И хоть можно сколько угодно фантазировать на тему, что было бы, если бы Бальфурская декларация «прошла» в исходной формулировке, проку от таких фантазий немного, и я думаю, что спроси мы об этом самого Хаима Вейцмана, он бы сказал, что в конечном итоге важны «коровники и дунамы». Но вот что интересно — не является ли демократический способ функционирования государств причиной того, что большинство документов и программ столь бессодержательны? Ведь они отражают сумму противоположных интересов, а сумма противоположных величин равна нулю. Что было бы, если бы все законодательные органы принимали свои решения только «квалифицированным большинством»? Может быть, стало бы меньше бессмысленных бумаг и больше дела? Но это так, к слову пришлось. А Бальфурская декларация открыла-таки новую страницу в истории Палестины.
Историческое событие всегда трудно оценить, и вот почему. Когда мы называем какое-то событие историческим, мы всегда имеем в виду, что оно имело какие-то важные последствия, что-то изменило в этом мире. Но важные изменения не могли произойти, если для них не была подготовлена почва. Если, грубо говоря, их не хотели, их не ждали люди. Маловероятно, чтобы сбылись все желания и ожидания, да и желания разных людей обычно различаются. Поэтому любое историческое событие кому-то дало много, кому-то мало, а у некоторых еще и отняло. Так что разных оценок может быть очень много.
Вот Бальфур позднее говорил, что Декларация — важнейшее дело его жизни, а Роберт Сесил полагал, что создание еврейского Национального очага имеет значение не меньшее, чем создание Лиги Наций. Увы — пишет в своих воспоминаниях Вейцман — с первых же попыток претворения политических решений в жизнь возникла пропасть между обещаниями Декларации и их реализацией.
В начале 1918 года британское правительство направляет в Палестину «сионистскую комиссию», которая должна знакомиться с положением на месте и разработать планы реализации Бальфурской декларации. Комиссия была британско — итальянско — французской. Американцы и русские делегаты по разным причинам в ней не участвовали. Причем француз оказался ярым антисионистом, а итальянец, в основном, пекся об итальянских, а вовсе не о еврейских или палестинских интересах. Все это, понятно, на работе сказывалось отрицательно. Хаим Вейцман был одним из пяти членов комиссии, представлявших английское еврейство.
По обстоятельствам военного времени, путешествие в Палестину оказалось долгим. Там Вейцман обнаружил следующее. «Бальфурская декларация, наделавшая столько шума во всем мире, осталась тайной за семью печатями для многих офицеров Британского корпуса в Палестине, даже самых высокопоставленных. Они понятия не имели ни о ней самой, ни о том сочувствии, которое выразили нашим целям и стремлениям самые выдающиеся представители всех слоев английского общества. Они были отрезаны от Европы, их мысли были сосредоточены на стоявшей перед ними непосредственной задаче — выиграть войну, а точнее, в данный момент — удержать фронт и не откатиться под натиском турок. Но и это, к сожалению, было не все: гораздо более глубокие причины определенного поведения коренились в самой психологии многих из этих офицеров. Скудное еврейское население, изнуренное годами лишений и изоляции от мира, едва говорящее по-английски, представлялось им отбросами польских и русских гетто. Россия же в ту пору была не на самом лучшем счету у англичан, поскольку только что пережила большевистскую революцию, которую они — опять же — связывали с русским еврейством: в глазах большинства британских офицеров слова „русские“, „евреи“, „большевики“ были в те дни синонимами. И даже если они немного ориентировались в событиях, они все равно не видели особого смысла стараться ради евреев — так что плевать им на всякие там декларации!»
При первом свидании с Алленби{4}[7] — пишет X.Вейцман — он вручил ему верительные грамоты и рекомендательные письма от Бальфура, Ллойд Джорджа и других. «Все это хорошо», — сказал Алленби, — «но мы обязаны соблюдать крайнюю осторожность, чтобы не задеть чувств местного населения». Это была тяжелая работа. Опять лавирование между всеми «силами», участвующими в ситуации — евреями, арабами, британскими офицерами. Времена это были для Палестины достаточно тяжелыми. Еврейская община была ослаблена потерями, лишена руководства и дезорганизована. Большинство ее лидеров было выслано. В стране недоставало продуктов питания, но даже разрешение на поездку в Каир за продуктами жителю Палестины получить было почти невозможно. Вейцман делал все возможное, но проблемы множились и множились.
Наконец, стало ясно, что без большого и обстоятельного разговора с генералом Алленби не обойтись. Вот как излагает содержание этого разговора X.Вейцман в своих мемуарах: «Я сказал ему, что в еврейском народе дремлют непочатые запасы энергии и инициативы, которые можно пробудить благодаря открывающимся сейчас новым возможностям. Я был убежден, что эта энергия способна преобразить даже такую заброшенную страну, как Палестина. Я напомнил ему о поселениях барона Ротшильда, которые даже в те дни были оазисами плодородия среди окружающих их пустынных песков — резкий контраст с арабскими деревнями с их глиняными хижинами и навозными кучами. Я изо всех сил пытался передать Алленби хотя бы крупицу той уверенности, которую ощущал сам, — частично потому, что испытывал к нему большое личное уважение, частично же потому, что понимал, что его позиция может сыграть решающую роль в будущем, когда мы подойдем к решению практических проблем. Помню, что к концу этого долгого разговора, когда я почувствовал, что он мало-помалу поддается моим убеждениям, я сказал что-то вроде следующего: „Вы завоевали большую часть Палестины и можете измерять свои завоевания двумя мерками: либо в квадратных милях, и тогда ваша победа, хоть и значительная, не покажется столь уж великой; либо меркой исторической — в столетиях традиции, которой освящена каждая пядь этой земли, — и тогда ваша победа окажется одной из величайших в истории. И эта традиция, которая делает вашу победу столь великой, связана, в основном, с историей моего народа. Наступит, быть может, день, когда мы сумеем увековечить вашу победу, запечатлев ее в чем-то более долговечном, чем даже камень, — в судьбах людей и народов. Будет горько, если сегодняшние мелочи — например, неверные действия нескольких офицеров или администраторов омрачат эту победу“».
