Дэвид Мэнли, прищурив глаза, подозрительно посмотрел на него, потом недоверчиво спросил:
— А почему вы, мистер Поляков, считаете, что несогласие с образом действий Хрущева[11] и его камарильи, как вы выразились, может являться индульгенцией на оправдание вашего перехода на нашу сторону? Что ж вы у себя в Москве не боролись с его перекосами и перегибами во внутренней и внешней политике?
Услышав это, Поляков даже привстал, хотел что-то сказать, но в горле у него застрял ком. С трудом преодолев возникший спазм, он откашлялся и, вконец сбитый с толку, замешкался. Заметив это, американцы подмигнули друг другу и стали ждать ответа. Возникла долгая пауза. Неугомонный Дэвид решил нарушить ее:
— Вы, мистер Поляков, хорошо знаете: если наш президент или его администрация начинает что-то делать неправильно, то американцы, используя свои права, открыто заявляют протест. Он может выражаться в разных формах: в направлении письма президенту, во вступлении в какую-нибудь протестную организацию, чтобы бороться вместе с ней за перемены в нашей стране. Почему же ваши советские люди не прибегают к подобным действиям?
Поляков ухмыльнулся и горько ответил:
— У нас, в России, к сожалению, нет таких возможностей. Протестные организации, митинги и забастовки в Советском Союзе запрещены. Направлять же письма Первому секретарю ЦК или руководителю правительства с требованием каких-либо перемен — бесполезное и опасное дел. Это значит подписать самому себе приговор на увольнение с работы, или, скорее всего, подобное письмо отправит человека на скамью подсудимых за клевету на партию и родное правительство.
Сделав паузу, он тяжело вздохнул и сказал: — Я повторяю, что изменения в моих взглядах произошли под воздействием причин политического и идеологического характера. Одну из них я уже называл — это неверие во всевозможные «измы» с цветастыми декорациями, а также в лживо пропагандируемое превосходство советского строя над капиталистическим. Вторая причина — полное неверие в политику мирного сосуществования, которая провозглашена Советским Союзом лишь для того, чтобы усыпить бдительность США. Об этом я расскажу несколько позже. О третьей причине я тоже уже говорил — это неверие в справедливость социалистического общества из-за таких вот руководителей страны, как Хрущев. До сего времени не могу понять: как можно было выдвигать на высокие руководящие должности в партии и государстве таких вот авантюристов? Ответов на подобные вопросы у себя в стране я не находил. Поэтому, оказавшись в Нью-Йорке во второй командировке, я решил обратиться к американским коллегам, работающим, как и я, в Военно-штабном комитете ООН, а через них выйти на вас. В-четвертых, я пошел на контакт с вами потому, что вся социалистическая система насквозь прогнила, что жизнь в СССР лицемерна и лжива. Между прочим, все мы сейчас живем по лжи. Теоретические посылы ведущей и направляющей коммунистической партии далеко не соответствуют практическим ее делам. Внешняя политика России стала более агрессивной и более циничной, чем американская. В нашей стране все держится на секретности. Безумие советских военных планов постоянно скрывается от народа с помощью все той секретности. Как человек, занимавшийся вопросами оценки и сопоставления ядерных потенциалов СССР и США, свидетельствую вам, что Америка отстает как в ударной силе атомного оружия, так и в средствах его доставки. Есть преимущество Советского Союза и в поражении территорий стран — сателлитов США по НАТО. Вот скажите мне, как после этого можно говорить о борьбе за мир, за разоружение, если наши страны планируют под грифом «совершенно секретно» ужасные войны?! Поэтому я считаю, что мы должны что-то делать для спасения человечества. И делать это надо уже сегодня и сейчас. Если же мы будем терять время — значит, можно потерять все…
— Послушайте, мистер Поляков, а лично вы-то что-нибудь успели сделать, чтобы сохранить это человечество? — опять прервал его Мэнли.
Топхэт бросил на него взгляд, полный презрения.
— Да, кое-что я успел сделать, — ответил он. — На официальных приемах и в личных встречах я всегда внушал своим американским коллегам из Военно-штабного комитета недоверие к концепции мирного сосуществования двух систем на принципах, проповедуемых Хрущевым. Я внушал им мысль о том, что при сегодняшнем накоплении ядерных средств мирное сосуществование призрачно, а глобальный конфликт вполне вероятен. Такой вывод напрашивается и из заявления самого Хрущева после его визита в вашу страну два или три года назад. Вы же, наверно, помните, что он сказал тогда?
— Что? — подхватил долго молчавший Джон Мори.
— Он заявил тогда, что Советский Союз скоро похоронит американский империализм. Я считаю, что большая ошибка Хрущева заключается и в том, что он продолжает недооценивать США как военную силу. А неспособность Америки победно завершить военные действия в Корее и хоть как-то прореагировать на события в Венгрии он рассматривает как военно-политическую слабость вашей страны. Исходя из этого, я готов вместе с вами делать все возможное и невозможное, чтобы обуздать такого несдержанного политика, как Хрущев, и чтобы «холодная война» не перешла в «горячую». Поэтому я считаю, что не использовать меня в этих целях было бы с вашей стороны большой ошибкой…
Американцы, весьма довольные такими его рассуждениями, улыбчиво подмигнули друг другу. Топхэт заметил это и, облегченно вздохнув, решил и дальше гнуть свою линию, чтобы окончательно убедить их в том, что он будет полезен для США:
— Побудительным мотивом, толкнувшим меня к сотрудничеству с вами, является не только несогласие с руководством моей страны, но и обида за недооценку моей личности, как разведчика. Более шести лет я не продвигался по служебной лестнице. Внеочередные звания и руководящие должности получали в основном «позвоночники» из ЦК и Совмина. Так было раньше, и так, наверно, будет всегда. Находясь в Москве в отпуске, я убедился, что наша страна живет не по законам общественного развития, а по партийным установкам из ЦК. И поэтому будущее не сулит советскому народу ничего хорошего. Другое дело — Америка! Свобода и демократия, которые начертаны на рекламных щитах Нью-Йорка и на знаменах вашего образа жизни, мне более близки и понятны, чем лозунги КПСС и бродячего призрака коммунизма.
Посчитав, что в полной мере убедил американцев в причинах своего перехода на их сторону, Топхэт с пафосом спросил:
— Так как, господа, теперь-то вы согласны на сотрудничество со мной?
Дэвид Мэнли демонстративно расхохотался и, взглянув на Джона Мори, воскликнул:
