Ознакомительная версия.
Провозившись дотемна на огороде, она вернулась в кромешной тьме с тяжелым рюкзаком. Дома у Лишиной, растопив чугунную печурку пухлыми пачками журнала «Нива» за 1916 год, литераторы пекли в горячей золе картошку, обжигая пальцы и губы, ели ее без соли, которая тогда была дороже золота, грызли пахнущую острой свежестью морковку. Мечтали о шоколаде, если завтра выгорит их план. А пока что распределяли роли в предстоящем действе.
Рано утром Тая отправлялась на дело. Ее напутствовали наставлениями быть осторожной. Тая еле несла на себе корзину с носильным, постельным и столовым бельем. У ворот дома ее поджидали Багрицкий, Ильф и другие литераторы. Они сопровождали ее до улицы, ведущей к базару. Там по уговору рассредоточивались. Задача Багрицкого состояла в умении появиться по условиям игры в нужный момент. Его товарищи слонялись неподалеку, готовые в случае чего прийти на помощь. Базар начинался с пустырей и пыльных тупиков. Здесь бродили какие-то подозрительные личности. Не дав опомниться, они налетали на Таю, выхватывали из корзинки белье, предлагая за него смехотворно низкие цены. Девушка еле успевала следить за вещами, которые они перебрасывали друг другу, не соглашалась и отчаянно мотала головой. И тут на помощь приходил Багрицкий.
Высокий, с покатыми плечами, с лохматым чубом, свисающим на лоб, в гимнастерке, подпоясанной ремнем, в галифе и солдатских ботинках с обмотками, он решительно отбирал у опешивших перекупщиков белье. Хриплым голосом мрачный ветеран партизанских сражений исподлобья интересовался: «Почім це, дівчино?» Становилось ясно, что такого бойца на испуг не возьмешь. А ветерану-партизану финкой грозить уж тем более не находилось желающих.
Перекупщик, не давая Тае ответить, называл свою цену. Тогда Багрицкий предлагал немного больше. Перекупщику приходилось повышать свою цену. Багрицкий, войдя в роль, хлопал Таю по плечу, подмигивал, вращал глазами и весело повышал голос: «Ну шо, домовились?» – кричал он.
На крик сбегались другие перекупщики. Видя, что белье добротное и крепкое, переругиваясь между собой, они начинали вырывать его из рук друг друга. Цена росла как на дрожжах. Тая переглядывалась с Багрицким, тот продолжал оглашать округу возгласами: «Беру вже!» Тая нехотя уступала перекупщику и получала деньги. Багрицкий покачивал головой, сокрушенно вздыхал. Мол, дешево отдала дивчина. Подмигнув Тае, ретировался…
Не увядали в 1920 году и традиции «Зеленой лампы». Танцами до утра, как в 1918-м, публику уже было не заманить – голодно и холодно. И вот вечная предприимчивая черноморская смекалка помогает летом 1920 года открыть первое одесское кафе поэтов с загадочной вывеской «Пэон четвертый». Ее позаимствовали из стихов Иннокентия Анненского: «…Назвать вас вы, назвать вас ты, пэон второй, пэон четвертый…» Сохранилась афиша вечера в этом кафе. В группе авторов экспромтов, эпиграмм и памфлетов упомянуты Багрицкий, Ильф и Олеша.
Название привлекало, но нуждалось в разъяснении. Пэон четвертый – это сложный стихотворный размер, немножко посложнее амфибрахия и попроще гекзаметра. Есть четыре его разновидности. Багрицкий сочинил несколько гимнов этого кафе, который поэты пели перед началом.
Вперед, товарищи!
Так без формальностей
Оформим форму мы без платформ!
Долой банальности!
До идеальности
Нас доведет лишь строгость форм!
Или другой его гимн. Растолковывал название: «Четвертый пэон – это форма стиха, но всякая форма для мяса нужна, а так как стихов у нас масса, то форма нужна им, как мясу». И вот еще такой: «Всем, кто прозой жизни стертой нежность чувствует к стихам, объяснит «Пэон четвертый», как им жить по вечерам».
Инициативная группа, в которую вошли Багрицкий, журналист Регинин (будущий редактор известного советского журнала «30 дней») и художник Файнзильберг, брат Ильфа, занялась именно этим. Были развешены плакаты, сатирические рисунки, стихотворные лозунги. Привлекал внимание рисунок с изображением огромного металлического ключа и маленького фонтанирующего источника с надписью «Кастальский ключ» и шуточными стихами Багрицкого: «Здесь у нас, как сон невинен и как лезвие колюч, разъяснит вам всем Регинин, что за ключ – Кастальский ключ». Однако кафе просуществовало недолго и к осени 1920-го закрылось.
В конце 1920 года Багрицкий встретил на базаре Юрия Олешу, который продавал юбку из английского шевиота.
«Я женюсь», – поделился Юрий.
«Вижу, распродаешь имущество невесты», – съязвил Эдуард и предложил пойти пропустить по маленькой. Олеша в ответ галантно назначил на семь вечера представление другу своей избранницы. Тем более, у нее дома в комнате, которую та делила с сестрой, можно погреться у печки-буржуйки. Багрицкий оказался пунктуален. И явился не с пустыми руками: «Туго с дровами. Захватил сосенку из соседнего леса», – опустил он на пол створку от дубовой двери.
Перед ним стояла скромно причесанная, толстенькая, с розовыми ушками, похожая на большую маленькую девочку Лидия Суок. С ней рядом – Серафима с Олешей. Лидия и Серафима растопили печку и испекли коржики. На следующий вечер Багрицкий явился опять с «сосенкой» – спинкой венского стула.
Так Багрицкий повстречался с двумя из трех сестер Суок. Их отец был преподаватель музыки, в прошлом – подданный Австро-Венгерской империи чех Густав Суок. Старшая сестра Лидия в декабре 1920 года станет женой Багрицкого. Ее первый муж, военный врач, погиб на войне. Серафима через два года покинет Олешу. Ее мужьями будут Владимир Нарбут и Николай Харджиев. В 1956 году Серафима выйдет замуж за Виктора Шкловского. Олеша же женится на третьей сестре, Ольге. В «Трех толстяках» он расскажет о девушке Суок.
Перед смертью Олеша попросит похоронить его в могилу Багрицкого, который успел умереть до писательских репрессий и был погребен с большими почестями на Новодевичьем кладбище. Это желание Олеши даже было записано в его завещании. И хотя захоронение Багрицких уже было, так сказать, укомплектовано (там были похоронены сам Багрицкий, его жена и погибший на фронте сын), да и Олеша был в опале, его все-таки похоронили впритык к могиле Багрицкого. Удивительно, но такое же желание перед смертью высказал и Виктор Шкловский. Администрация Новодевичьего кладбища решила, что это уже будет слишком, и Шкловского похоронили на Новокунцевском кладбище.
Лидия Суок-Багрицкая отправится в 1937 году на Лубянку хлопотать за посаженного Нарбута. Вернется и перекрасит всю одежду в черный цвет – так вещи дольше прослужат в местах не столь отдаленных. Арест не заставил себя долго ждать. Лидия вернется в Москву лишь в 1956 году.
Ознакомительная версия.
