Кубрик освещала только одна небольшая керосиновая лампа. Железняков придвинулся ближе к ней и стал читать. Скоро по трапу с верхней палубы явился Старчук.
— Почему не спишь? Ведь работать почти всю ночь. Говорят, скоро снимаемся. Что читаешь?
— Хорошую книгу. Здесь написано много такого, что помогает стать настоящим человеком, смело идти через все преграды жизни…
— А в этой книжке не сказано, как прожить на нашей планете в более светлых кубриках? — спросил черноморец, подкручивая фитиль в лампе, чтобы хоть немного увеличить свет. Но из этой попытки ничего не вышло. Фитиль закоптил нещадно, и еще больше запахло керосином.
— Вот окаянная! — возмутился Старчук, снова уменьшая огонь в лампе. А ты читал что-нибудь Джека Лондона?
— Не спрашивай! Шесть раз всего перечитал, — восторженно ответил Анатолий.
— А книги о капитале, о пауках и мухах тебе не попадались? — испытующе посмотрел на него Старчук.
— Кое-что читал, — уклончиво ответил Железняков.
— Чем дышать этим чадом, давай лучше пойдем на верхнюю палубу и там поговорим, — предложил черноморец.
Они работали на «Принцессе Христиане» уже несколько суток, но до сих пор еще мало общались друг с другом. С этого вечера они стали друзьями.
«Принцесса Христиана» уже вторую неделю курсировала между Новороссийском и Батумом. К берегам Анатолии ее не направляли. Это выводило из себя Каспарского и Митрофанова. Их тянуло к прифронтовой полосе, как хищных воронов к полю боя. Там были трофеи, нажива.
Солнце нависло над волнистой далью уже совсем низко, и вершины мачт, облитые багровыми лучами, как бы загорелись. На судне закончилась приборка, И свободные от вахты матросы собрались на баке. Оттуда доносился смех.
«Наверное, Вася Меченый снова забавляет ребят, — подумал Анатолий. Пойду-ка и я туда».
Белобрысый молодой масленщик из машинного отделения, прозванный Меченым за то, что был густо разрисован татуировкой, сидел на кнехте, окруженный матросами, и рассказывал разные истории о своих любовных делах на берегу. Когда Анатолий подошел к собравшимся матросам, Вася Меченый убеждал Непомнящего:
— Пусть меня гром убьет, если я брешу насчет Маруськи. — Не обращая внимания на едкие насмешки товарищей, рассказчик продолжал: — Вот подзаработаю монет побольше, и — айда к Марусе. Надоело мне болтаться на этой паршивой посудине!
— А в гости к своей Марусе вот так же, босиком и в рваной тельняшке, ходишь? — подковырнул масленщика старый кочегар.
Вася сделал глубокую затяжку из толстой самодельной папиросы и ловко выпустил в воздух несколько дымных колец. Тщедушный паренек был в рваной полосатой тельняшке и коротких трусах. Смуглая впалая грудь, руки, спина, ноги — все пестрело разрисованными синей тушью якорями, женскими головками, чернокрылыми орлами, страшными драконами и надписями.
— Какой ты красивый, Вася! Прямо картинная галерея! Только вот плохо ходишь без ботинок, — подшутил над ним Анатолий. — Да, неважная, брат, у нас с тобой житуха, если не можем заработать даже на пару башмаков.
— Поменьше надо по кабакам шляться, — вмешался в разговор боцман Коновалов, сидевший до этого молча в стороне от остальных матросов.
Анатолий искоса посмотрел на свои сандалии и ответил Коновалову:
— Я не шляюсь по кабакам, а вот тоже хожу без ботинок…
— Ах ты, живоглот, мироед деревенский! Заховался тут от пуль и снарядов, будто немощный какой! — крикнул Вася Меченый и направился к нему, сжимая кулаки.
— Не робей, воробей, лупи коршуна! — кто-то подзадорил масленщика.
— Брось, Вася, не связывайся! — сказал Анатолий. — Закурим лучше.
Вася сел на кнехт. Рядом с ним опустился на бухту троса и Железняков.
— Хорошо ты сказал этому жлобу, Василий! Молодец, браток!
— Поосторожней выражайся! — угрожающе сказал Коновалов Анатолию. И, шепнув что-то Марковичу, вместе с ним ушел с бака.
— Откуда ему знать, как живется нашему брату, — вздохнул Непомнящий. Проработал бы с мое, да еще в чертовой преисподней, тогда запел бы другое. — Морщины, прорезающие широкий лоб старого кочегара, будто еще более углубились.
— Правильно, Феодосин! — подхватил Железняков. — Все вывозим мы на своих плечах, обливаясь потом, задыхаясь в топках! Эх, братки, братки, хотелось бы поговорить с вами по душам… — Осмотревшись вокруг, Анатолий сказал: — Давайте, ребята, поближе сюда, ко мне.
Матросы сомкнулись вокруг него тесным кольцом. Понизив голос, Железняков заговорил:
— Плохо, что нет у нас организации, которая могла бы защитить моряка от кабалы эксплуататоров, облегчить его тяжелую долю. Да, пока нет у нас такой организации. Мы разбросаны, рассеяны. А организация нужна, необходима… И чем скорей мы создадим ее, тем будет лучше для нас.
Это был открытый призыв к восстановлению моряцкого профсоюза, который был запрещен жандармерией в 1915 году.
Послышались одобрительные голоса:
— Правильно, нужна организация!
Кто-то предупредительно сказал:
— Потише, ребята!
И тут Железняков заметил Марковича. Прикидываясь безразличным к тому, о чем говорят матросы, он стоял у фальшборта и глядел в сторону берега.
«Подслушивает, подлец! — мелькнуло в голове. — Вот почему Дмитрий смотрит на меня так укоризненно».
Анатолий умолк.
Матросы стали медленно расходиться. Смелые слова Железнякова радовали, вселяли надежду на лучшую жизнь. Но было в этих словах и такое, за что могли вызвать в полицию и спросить: «Слушал, сукин сын, агитатора, говорил ему „Правильно“? Профсоюза захотел?..»
Каспарский, сидя вдвоем со своим старшим помощником Митрофановым, категорически заявил:
— Нет, я не согласен с вами, Николай Михайлович. Мы не можем передать Викторского полиции в этом порту. Черт знает, что вообразит Фон-Кюгельген! Он скажет: «Команда капитана Каспарского состоит из одних мятежников». Надо подумать о репутации «Принцессы».
— Но мы не смеем скрывать разговоров на баке, Александр Янович, настойчиво доказывал Митрофанов.
— Надо подождать.
Энергичное, с резкими чертами и большим ястребиным носом лицо Каспарского выражало тревогу. Он нервно барабанил пальцами по столу.
— Я не меньше вас обеспокоен происшедшим. Но если теперь жандармы возьмут еще и Викторского, нас не пустят в Трапезунд и Ризе до окончания войны.
Отстояв вахту, Железняков поднялся на верхнюю палубу и прошел к рострам. Сюда просил его прийти Дмитрий Старчук. Он уже ждал.
— Хочу поговорить с тобой, Анатолий, по поводу…
— Понимаю. Все понимаю. Не одобряешь мое открытое выступление? Но мне надоело говорить вполголоса.
