Алексей Кочетков - Внутренний фронт

Мне очень понравилось, когда Фридрих меня похвалил и обещал передать все Отто; меньше понравилось пришедшее распоряжение – «отстояться», выждать, осмотреться. За передачу, расклейку хетцбрифе (подстрекательских листков) – ведь мера отмеренная. Тоже хохферрат – измена.

Идет все тот же февраль сорок второго. Красная армия все гонит и гонит врага на Запад на всем огромном Центральном фронте. Неудержимо, я в этом уверен, все быстрее и быстрее.

Правда, рассудительный Тарасыч – на чердаке, у Жоржа, – давно говорит о каких-то ограниченных целях контрнаступления, об обороне Москвы. Но меня не переубедишь. Восторженные комментарии Би-Би-Си подкрепляют мою уверенность. Нет, это долгожданное чудо. Полный крах военной машины Гитлера, начало не менее стремительного похода на Запад.

У меня приподнятое настроение. Забыты отчаянно тяжелые дни тревоги за Москву. Фридрих тогда говорил: «Я верю в победу Красной армии, но если этим кровавым собакам удастся взять Москву – дня больше жить не буду в их треклятом рейхе. Увидишь: поднимусь вот на этот балкон, произнесу последнюю речь, и пусть они меня хоть четвертуют».

И вот когда это все позади, а чаша военного счастья явно перевесила в нашу сторону, победа, психологический перелом в массах близки и нам, чтобы их ускорить, необходимо действовать решительно, смело, самоотверженно, в нашей подпольной организации… объявлена тревога.

Тревога! Нет, надо же. Какая неожиданность! Как в приключенческом фильме. Едет, скажем, себе герой на реквизированном велосипеде (метро не ходит) по только что оставленному врагом большому знакомому городу. Едет и радуется: победа, долгожданная победа. Передовые части, освободившие вместе с повстанцами город – в двух шагах от тебя, на набережной. Едешь на знакомую квартиру. И вдруг в дверях этой квартиры тебя схватывают свои же повстанцы: «Ага, попался шпион». Схватывают и под дулами пистолетов везут через весь ликующий город – в тюрьму, а там ставят к стенке – расстреливать…

Нет, надо же! И именно сейчас, когда надо действовать. Но Фридрих не шутит. Военные события своим чередом, а подпольная организация живет по своим законам. О, он-то хорошо знает, что это значит, когда дают сигнал тревоги. Опасность близка.

– В ХОДЕ РАССЛЕДОВАНИЯ, ПРОВЕДЕННОГО…

Замри ненадолго, рви связи. В соседней подпольной организации – провал. В группе Роберта Урига[36].

– ГЛАВНЫМ УПРАВЛЕНИЕМ ИМПЕРСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ…

Наш Отто был с ними связан. Нет, не простым связным с кем-то, а с их руководством – доверенным лицом от нашей организации.

– УСТАНОВЛЕНО СУЩЕСТВОВАНИЕ В БЕРЛИНЕ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ…

Это еще не нам обвинительный акт. Мы еще не там у них на Принц-Альбрехт-штрассе[37]. Там мучают, пытают из группы металлиста Роберта Урига сотню арестованных. «Майн гот[38], – говорит Фридрих, – как это печально, только по арестам и можешь судить, что мы не одни».

И чтобы не было этого, мы должны замереть, осмотреться.

Тревога! Она уже идет по всей цепочке, по всей настороженной организации. От товарища по борьбе к товарищу. От одного прошедшего обработку в гестапо, «лечение» в тюрьмах и концлагерях и получившего последнее предупреждение антифашиста к другому.

От Отто – доверенного лица, ответственного за агитацию и пропаганду нашей группы – организации, которая возникла, как это я позже узнал, осенью 1939 года из остатков некогда обширной и деятельной Нойкёльнской районной организации КП Германии, – к политруководителю нашей группы-организации – белокурому печатнику Герберту Грассе. По всей руководящей тройке нашей группы-организации.

Отстояться! Осмотреться – пойдет ли слежка за Отто? Затихнуть ненадолго.

Джон Зиг – журналист в прошлом, сотрудник «Роте Фане»[39], передаст сигнал тревоги своим друзьям-железнодорожникам. Им он стал в нацистское время. Железнодорожникам и в салоне у оберлейтенанта авиации Шульце-Бойзена своим старым друзьям, которые помнят и его литературный псевдоним – Зигфрид Небель. Собрания в салоне у Шульца-Бойзена порой многолюдны, и это обстоятельство беспокоит других руководителей нашей подпольной организации. Они считают эту связь Зига опасной. Увы, опасения подтверждаются.

Герберт Грассе передаст сигнал на предприятия, с которыми он связан, а через графиню Эрику фон Брокдорф или кого-нибудь другого рабочему Нейтерту – в группу Нейтерта-Бёме-Грассе, выделившуюся для активной борьбы из кружка кинорежиссера Вильгельма Шюрмана.

И вот мы отцеплены от Отто, от руководства. Мы одни на заводе и можем только гадать: какой же группе принадлежат и за что арестованы на заводе голландец Томас Баккер из упаковочного цеха и полька Кюнцель – у нее муж немец. За «антинациональные разговоры», за распространение подстрекательских листков (хетцбрифен). Что, естественно, классифицируется у нацистов как хохферрат, как «содействие враждебной воюющей стороне» и как «попытка насильственного свержения существующего строя».

Мы многим дольше, чем после расклейки лозунгов, отстаиваемся. Потому что тревога. Соседняя группа подпольщиков «пошла вверх».

Мы изолированы, и я встречаюсь только с Марио. В курилках больше слушаю, чем говорю. Сводки Би-Би-Си передаю только Марио, только с глазу на глаз. Ему поручаю собирать среди партийцев пожертвования на партию. И не чаще обычного захожу на склад к Фридриху.

Мы «отцеплены», изолированы, и поэтому не спеша рассуждаем о том, что все-таки хорошо, что успели до тревоги распространить газету «Иннере Фронт», перевести речь Сталина на праздновании Октябрьской революции. И что эта речь лаконична и выдержана, она понравилась всем на чердаке у Жоржа и производит сильное впечатление. Но что вообще-то пропаганда и особенно массовые мероприятия у наци поставлены неплохо. Одна навязчивая, проводимая огромным количеством сборщиков на улицах винтер-хильфсверк (зимняя помощь) чего стоит. Попробуй пройди в это время по улице без нацепленных безделушек, какой-нибудь пары деревянных сабо-башмачков – в обмен на пожертвованную мелочь: «Нашим солдатам на фронте холодно». А нацепил, не устоял – чувствуешь себя уже не антифашистом, а иудой-предателем, сообщником наци (я опять в таких случаях за свое: «ферштейе нихт, нихтс да[40]»).

И еще о том, что зимнее наступление Красной армии (сейчас оно все же на исходе) – большая военная и политическая победа, но еще не окончательная. Летом можно ожидать новой попытки гитлеровцев занять Москву.

И здесь мы резко расходимся во мнениях. Фридрих считает, что солдаты еще пойдут. Потому что «послушание трупов[41]», врожденная дисциплина и чинопочитание, вдолбленное нацистами, привычка ходить строем в маршевом ритме, и пока еще успехи.