«Платформа „ХРАПУНОВО“». Сходим с электрички. Налево — небольшой импровизированный рынок. Я комментирую мелкую редиску, подвядшую рассаду, «а помидоры у нас больше», «а такие цветы у нас тоже есть», около корзины с кроликами заискивающе смотрю на маму и бабушку… Направо — старое деревянное здание станции. Впрочем, здание — понятие слишком городское и цивилизованное для этого вросшего в землю строения, которое, как старушка, все ниже пригибается к земле. Интересно, там внутри на стенах, покрашенных зеленой масляной краской все еще висит «Расписание движения поездов Горьковского направления от Москвы и к Москве»? Пишу про расписание, а сама представляю платформу с толпами готовых к штурму ногинской электрички дачников: кто с рюкзаком, кто с корзиной, кто с сумкой на колесиках, у всех букеты фиолетовых астр, лососевых гладиолусов, бордовых георгин…Почему вдруг это «видение» в голову пришло, я ведь про первый весенний приезд на дачу пишу!! До осени еще далеко, а вот рябят перед глазами эти фиолетовые астры…
Сходим с платформы и вдоль прудов и заборов, пересекая железнодорожное полотно и прыгая по шпалам или балансируя по рельсам, под одергивающие замечания родителей идем к участкам.
Со времени детства пейзаж не сильно изменился, вернее, он менялся постепенно, менялся вместе со мной, поэтому я не возмущаюсь бетонным забором — я к нему привыкла, он для меня также принадлежит здешнему пейзажу как высокая красная кирпичная труба в поселке, водокачка или недостроенный дом прямо перед калиткой нашего поселка. То есть, если сильно поднапрячь память, всплывают неясные очертания стоявшего когда-то на этом месте барака, вернее, его развалин: то, что не успели, по кирпичику — кто печку обложить, кто стенку подпереть, да мало ли зачем в хозяйстве может понадобиться кирпич! — растащить запасливые дачники, ветшало и осыпалось под натиском природы: в огромном проеме окна пристроился куст бузины, а в самом центре обветшавшего дома, там, где когда-то уютно пили чай или ругались и дрались за бутылкой водки, буйствовали крапива и иван-чай. Те же садоводы, что отковыривали по кирпичику от стен постройки, приносили и сваливали у стен барака, следуя открытому Ломоносовым закону, — где сколько убудет там столько прибудет — пакеты с консервными банками, бутылками, а также и более крупные объекты: сломанные телевизоры, холодильники, ржавые матрасы, остовы кроватей и прочий неорганический мусор. Дедушка со свойственной ему педантичностью и аккуратностью увозил весь мусор в Москву «на себе».
От калитки можно идти прямо вдоль канавы и свернуть перед водокачкой — заодно проверив, есть ли вода, на четвертую улицу налево, а можно сразу свернуть налево — на Кленовую — и дойдя до перекрестка повернуть направо, и через две улицы опять налево — на Подсолнечную. Страсть давать улицам названия с идеологическим уклоном не затронула, к счастью, наш дачный поселок и улицы назывались: Кленовая, Каштановая, Садовая, Березовая, Сосновая, Рябиновая, Вишневая, Васильковая, Солнечная, Центральная, Земляничная.
Я очень отчетливо представляю пыльную раскаленную солнцем дорогу, ведущую на дачу, мышиный горошек под кустами черноплодной рябины у соколовского забора, и когда я всоминаю этот идиотский мышиный горошек, у меня щемит сердце. У кого-то ностальгия по белоствольным березам, а у меня — по мышиному горошку!
Зелени никакой еще нет (ни укропно-петрушечной на грядках, ни листвы на деревьях) и участки просматриваются насквозь. Первый приезд на дачу. Без ночевки: дом еще не прогрелся, пахнет… взрослые говорят, что пахнет сыростью и мышами, а мне кажется, что пахнет старым одиноким домом, соскучившимся по нам за зиму. Пахнет травами, разложенными на просушку по кроватям и шкафам, да так там и забытыми: мелисса, зверобой, календула.
* * *
У пап больше ответственности на работе, а у мам — дома, потому что с мамой я ни разу не пошла в детский сад без трусов, ни разу не ела грязными руками, никогда не ела на ужин бутерброды и не ложилась спать в 12 часов, а с папой — да! И это здорово! Кроме трусов, конечно, но это так случайно получилось — у мамы как раз должна была родиться моя сестра Маша, то есть, когда она еще была в животе, она была Наташей, а потом бабушка попросила назвать ее также, как ее маму — Маша, вот она и стала Машей. И мама поэтому пошла к врачу, показать живот, а папа должен был меня одеть, покормить завтраком и отвести в детский сад. Он все правильно сделал, ничего не забыл, кроме трусов. И этого бы никто и не заметил, но, как назло, в тот день было очень жарко, мы пошли на прогулку в лес, а там воспитательницы почему-то придумали нас раздеть (наверное, из-за жары). Вот тут-то все и увидели, что я без трусов. Хорошо, что мама быстро вернулась от врача и принесла мне красивые трусы с сердечком.
А еще один раз мы пошли гулять только с папой, не знаю почему. Почти всегда мы гуляли все вместе, даже еще и с бабушкой и дедушкой. Кормили белочек и сами ели фундук, который дедушка извлекал из карманов пальто. Так что белочкам мало что перепадало. А еще ходили кормить уток. Может, в тот день мама готовила обед, или пошла в парикмахерскую. А мы с папой пошли пить пиво, то есть пока папа пил пиво, мы сгребли огромную кучу опавших листьев и вывалялись в ней, потом начали кидаться листьями, плюхаться, зарываться в них, было очень весело, мы даже не заметили, что испачкались. И папа тоже не заметил, но не потому, что пил пиво, а потому что он мужчина, а мужчины на такие пустяки не обращают внимания! Подумаешь, вспотели, подумаешь, испачкали куртки в грязи и голубиных какашках! Вот почему в следующий раз мы пошли с гулять с папой только зимой. И опять повторилось то же самое, только без листьев и без пива, повторилось, что папа не говорил: «Не бегайте, не кричите, не валяйтесь в снегу», а сам кричал, бегал и валялся с нами, потом мы прямо на попе съезжали с ледяной горки, кидались снежками, папа целился в лицо, и это было нечестно!
Ну, про бутерброды на ужин и спать в 12 вечера — это ничего особенного, просто один раз мама уехала в Ярославль проведать прабабушку, бабушка с дедушкой поплыли по Волге, вот мы и остались с папой. Он смотрел футбол, поэтому каша пригорела, и газ в баллоне кончился, вот и пришлось есть бутерброды в 11 вечера. А спать мы легли в 12 потому, что папа не мог найти наши ночные рубашки (мы с сестрой специально их спрятали, чтобы хоть раз лечь спать в 12, а то все подружки хвастались: я сегодня легла спать в 11, а я в 12, а мы все в девять да в девять)
А еще один раз мама тоже уехала, и оставила нас на даче одних. Она сказала, что папа или дедушка постараются вечером вернуться, чтобы не оставлять нас ночевать без взрослых, но неизвестно, успеют ли они на последнюю электричку. Поэтому мама написала нам записку, что надо не забыть сделать, записка была очень длинная, вот такая:
