Еще большую важность представляют те выводы, которые вытекают из сопоставления Извета Варлаама, с донесением князя Вишневецкого Сигизмунду. В самом деле, несомненно, что Названый Дмитрий — одно лицо с тем человеком, который, побывав в Гоще и Остроге, объявил себя царевичем в Брагине. Опираясь на показания самого Дмитрия, Вишневецкий совершенно определенно отмечает эти три этапа на его пути. Между тем, по-видимому, также не подлежит спору, что странник, побывавший в Гоще, Остроге и Брагине, — не кто иной, как Гришка Отрепьев. На этот счет свидетельство Извета в достаточной мере категорично. Нам кажется, что согласие между Варлаамом и Дмитрием по вопросу о трех важнейших этапах на их пути имеет исключительную важность. Таким образом устанавливается связь между историей Названого Дмитрия и судьбой Гришки Отрепьева. Восполняется чувствительный пробел загадочной одиссеи будущего московского царя; Дмитрий I оказывается на одно лицо с монахом-расстригой. Здесь — соединительное звено, в котором переплетаются обе биографии. До сих пор этому обстоятельству не придавали должного значения. Зависело это от недостаточного внимания к донесению Вишневецкого. Отмеченное нами совпадение покажется еще более разительным, если мы вспомним, что оба свидетельства исходят от диаметрально противоположных сторон. Как известно, Варлаам считал Лжедмитрия Гришкой Отрепьевым; сам Названый Дмитрий выдает себя за настоящего царевича. И тот, и другой, совершенно независимо друг от друга, отождествляют загадочную личность претендента на московский престол со странником, побывавшим в Остроге, Гоще и Брагине. Конечно, когда Варлаам писал свой Извет в 1606 г., он и не подозревал, что его показания подтверждаются свидетельством самого Дмитрия, данным еще в 1603 г. По крайней мере, ничто не говорит о том, чтобы Варлааму было известно донесение Вишневецкого. Нельзя не согласиться, что в таком случае совпадение обоих источников имеет для нас чрезвычайную важность.
Отметим далее еще одно обстоятельство, которое увеличивает в наших глазах значение Извета, придавая ему самостоятельную ценность. Именно на эту сторону дела Костомаров и не обратил должного внимания. По словам Варлаама, он сам предупредил Годунова о замыслах мнимого царевича. Тогда Борис отправил его в Самбор вместе с неким Яковом Цыхачевым. Здесь Дмитрий выдал их за убийц, подосланных Борисом. Якова казнили. Что касается самого Варлаама, то его будто бы посадили в тюрьму, откуда его освободила Марина лишь после отъезда Дмитрия. Конечно, весь этот рассказ неясен. Однако в основе своей он подтверждается свидетельством самого Мнишека. 18 сентября 1704 г. сандомирский воевода пишет Рангони, сообщая ему, что Борис подослал было убийц к царевичу. Кто-то из русских открыл заговор и был казнен в Самборе. Фраза Мнишека построена крайне неудачно. Разумеется, никто не казнил доносчика; ясно, однако, что этой жертвой был русский человек. По этому поводу необходимо заметить следующее. Русские летописи ничего не говорят о казни. Не упоминают о ней и польские свидетели, за исключением Мнишека. Почему же знает о том Варлаам? Очевидно, в распоряжении его были источники, недоступные для других.
Впрочем, можно быть хорошо осведомленным и в то же время недостаточно беспристрастным свидетелем. Как раз с этой стороны Варлаам внушает некоторые подозрения. В нем чувствуются какие-то задние мысли; приемы его аргументации натянуты; к тому же у него вполне определенные связи с правительством. Вот почему мы ссылались лишь на те его показания, которые могут быть проверены. Оставим этого единомышленника Шуйских. Обратимся к свидетелю другой стороны. Мы подразумеваем князя Катырева-Ростовского. Как известно, он был в родстве с Романовыми и разделял их политические взгляды. Официальное положение его было блестящее. Князь Катырев-Ростовский подписывал избирательную грамоту Бориса Годунова. Он же играл видную роль при бракосочетании Дмитрия с Мариной в 1606 г.; два года спустя точно так же ему пришлось фигурировать на венчании Василия Шуйского с одной из своих родственниц. Однако новые связи нисколько не изменили образа мыслей Катырева-Ростовского. Он остался верен своим прежним убеждениям. За это он впал в немилость и после целого ряда испытаний вернулся в Москву только в 1613 г., когда на престол был избран его шурин, Михаил Романов. Князь Катырев-Ростовский оставил после себя записки, которые имеют для нас чрезвычайную важность. Особенностью этого документа является уже сам его стиль. Он серьезен и строг. Изложение ведется в умеренном тоне; автор, очевидно, старается стать выше партийности. Во всяком случае, перед нами свидетельство интеллигентного и заслуженного человека, которому отлично известна закулисная сторона событий. Его не так легко заподозрить в недобросовестности или сознательном извращении фактов. Только однажды Катырев-Ростовский дает себе волю и разражается длинной и страстной тирадой: это тогда, когда он оценивает деяния Дмитрия. Князь осыпает Самозванца проклятиями. В его глазах Вор — не кто иной, как монах-расстрига из Чудова монастыря, Гришка Отрепьев… Вообще, в суждениях своих о Названом Дмитрии Катырев-Ростовский выражает господствующие взгляды противников Самозванца.
Обращаясь к русским летописям, мы должны отметить, что, при всех своих различиях в области политических и всяких иных симпатий, они сходятся в вопросе о личности Самозванца. В самом деле, независимо от того, сочувствуют ли их авторы Шуйским или Романовым, все они — разумеется, с известными вариантами — повторяют то, что впервые было заявлено еще при Борисе Годунове устами его креатуры, патриарха Иова. Конечно, между Годуновым, Шуйским и Романовыми не было ничего общего и в смысле партийных интересов. Почему же в этом вопросе все они держатся одного взгляда? Разумеется, не потому, что ими руководила какая-либо предвзятость.
Сама жизнь Названого Дмитрия поясняет нам многое из летописных данных. Припомним, что еще до своего прибытия в Москву «царевич» принял меру исключительной важности, явившуюся некоторым отступлением от его обычной программы. Мы говорим о ссылке патриарха Иова. Конечно, для Дмитрия было необходимо сохранить добрые отношения с духовенством; с другой стороны, он постоянно заботился об интересах православия. Почему же, спрашивается, решился он на столь непопулярный шаг? Несомненно, на это у него были весьма серьезные основания. Очевидно, Названому царевичу хотелось избегнуть встречи с патриархом. Невольно встает вопрос: не боялся ли Дмитрий, что глава церкви узнает в нем самозванца? Любопытно, что кары постигли и Чудов монастырь. Впрочем, на этот счет показания источников расходятся. Одни говорят, что монахи этой обители были переселены; другие же утверждают, что с иноками поступили более жестоко. Мы знаем, каким надежным свидетелем является для нас архиепископ Арсений. Он сообщает, что вместе с патриархом Иовом отправлены были в ссылку двое архимандритов; один из них был игуменом Чудова монастыря. В настоящее время невозможно проверить все эти данные; нельзя и сделать из них какого-либо окончательного вывода. Как бы то ни было, общее впечатление таково: по-видимому, Дмитрий опасался Чудова монастыря и не очень-то стремился встретиться с его архимандритом.[40]
