Ознакомительная версия.
Говоря о третьем вопросе, я заявил, что партия должна взять на себя задачу создания «школьных обществ». Но ей следует также принимать во внимание желания родителей по языковому вопросу и меру их готовности взвалить на себя это бремя.
Что до четвертого вопроса, я утверждал, что наша партия, на которую возложены различные специальные задачи, отличающиеся от задач других партий, должна быть построена особенным образом. Она должна требовать от своих членов намного больше, и ее организационные формы должны соответствовать ее характеру.
Моя краткая поездка не принесла мне успокоения. Я был почти в отчаянии. Вопросы и проблемы, которые так интересовали меня и лишали меня покоя, как оказалось, совсем не волновали товарищей. Особенно тяжело я воспринял собрания в Прилуках и Чернигове. Энтузиазм прошлого года улетучился, а то, что больше всего интересовало моих товарищей, лежало в области российской политики, а не наших особых проблем. Иногда у меня было чувство, что отрицание галута, бывшее таким сильным в наших партийных кружках, потихоньку исчезает, а товарищи «увядают» и постепенно «засыхают». В Прилуках собрание происходило в одной из школ. Прилукским активистом нашей партии был Маршов (брат Аарона Маршова, который три года назад привез мне с шестого конгресса «Дер Хамойн» Сыркина), активный и деятельный юноша. В целях объединения он привел на собрание людей из «Поалей Циан», чтобы «был элемент полемики». Я очень внимательно следил за реакцией товарищей на заявления члена «Поалей Циан». Он пришел в момент, когда я почувствовал и тут же подчеркнул в своем выступлении то общее, что было в нас, указав, что по существу они тоже находятся в поиске возможностей для реализации территориализма, и продемонстрировал стоящие перед нами на этом пути многочисленные трудности. А мои товарищи почти обиделись на идею «общего» между нами и «Поалей Циан», потому что идея «территориальной компактности» была для них совершенно абстрактна. И в Чернигове тоже меня удивил «реалистичный революционный подход», который продемонстрировали многие товарищи, рассуждая о революции, и равнодушие, с которым они восприняли мои слова о территориализме и о связанных с ним насущных проблемах. И вот после собрания, в поздний час, несколько товарищей провожают меня домой, входят ко мне, и я ставлю перед ними вопрос о реальности «территориалистских устремлений» наших товарищей. Большое впечатление произвели на меня слова одного из них – деликатного задумчивого юноши с черными глазами, глубокими и сияющими, говорившего языком хасидов. Его звали Йосеф-Хаим. Он тихо сказал: «Ты наверняка обратил внимание на то, что наши товарищи стали больше размышлять о вопросах общего характера, о повседневных проблемах. Это все потому, что нам не удалось превратить наше «вечное» в наше «повседневное», органично сочетать одно с другим. Невозможно воспитать народ на двух идеологиях. Социалистический сионизм может быть действенным народным движением, только если у него будет один центр и стратегическое станет для него также и тактическим. А посколько этого не происходит, тактическое пока превалирует».
Слова этого товарища, сказанные так, будто он говорил сам с собой, напомнили мне слова моего дяди Пинхаса Островского, которые я слышал от него полтора года назад, – о «смешении» и опасности, которую оно таит. Я пытался объяснить Хаиму, что социалистический сионизм – органичное явление, но был согласен с его замечанием касательно смещения интереса наших товарищей в сторону тактического и повседневного.
С тех пор как я расстался с черниговскими товарищами и особенно с Йосефом-Хаимом, я сказал себе: «Ты должен подвести баланс этому последнему, очень сложному году, испытать по гамбургскому счету себя и своих товарищей. Прав ли Йосеф-Хаим и не случилось ли так, что вместо того, чтобы продвигаться вперед, мы оказываемся ведомы сиюминутным. И пока мы с ним связаны, мы вынуждены скользить вниз вослед навязанным им проблемам с криком: «Вперед!».
Наутро я записал в свою тетрадь: «Нет, "я не пущу сына своего с вами"». Я не считаю нужным превращать сиюминутные вопросы в глобальные. И если партия не будет первопроходцем в деле выхода из галута – мое место не в ней.
17 октября, во вторник, в 11 часов утра я вернулся в Харьков. По дороге я пытался подвести итоги прошедшего года. Я подозвал «ваньку» (так в Харькове называли извозчиков) и велел ему ехать на Клочковскую. Доехав туда, извозчик стал недалеко от магазина – квартира, где я жил, выходила во двор, слева от входа, а извозчик стал справа, и со двора его нельзя было увидеть. Смотрю – а Семен Михайлович стоит возле своего магазина, зовет меня и говорит извозчику: «Подожди немного, господин должен сейчас поехать с тобой еще в одно место». Когда я вошел в магазин, он прошептал: «У тебя дома всех арестовали, сидят и ждут тебя, уже с воскресенья ждут! Еще тебе просили передать, что Захар Осипович тоже сидит, не ходи в его контору. Поспеши, немедленно уезжай из Харькова!» Я ничего не сказал, крепко пожал его руку и вышел. Уехать из Харькова! В карманах у меня почти пусто. Я сказал извозчику: «Тут получили телеграмму, что у нас в семье несчастье. Мне надо быстро ехать домой, чтобы успеть на похороны. Поезд выезжает в Полтаву, как мне кажется, через час. Я хочу успеть сообщить родственникам. Как ты думаешь, у меня еще есть на это время?» – «Сколько родственников? И где они живут? Поезд в Полтаву уезжает через час с четвертью, а не через час». Я дал ему адрес Абы Тумаркина – довольно далекий от Клочковской улицы переулок. «Можно успеть, – сказал извозчик, – но только если господин желает только туда. Если потребуется поехать еще куда-то, кто знает…» Эти слова пробудили во мне подозрение, что извозчик слышал слова лавочника о полиции. Может быть, он улучит момент и позовет полицейских? «Кто знает?..» Мы приехали. «Я сейчас же выйду, подожди меня». – «Конечно, я подожду». Дома была жена Тумаркина. Она стирала пеленки. Мой вид ее напугал: я устал и был бледен. Я кратко рассказал ей, в чем дело. Оказалось, она знает. Лба уехал из города, «пока не пройдет гроза». Денег у нее не было, но она сказала, что попробует одолжить три рубля у соседей. Тем временем младенец начал кричать. Я стал качать люльку, чтобы его успокоить. Через десять минут она принесла мне деньги. Лицо ее было недовольным: «Нелегко они мне достались!» Я поблагодарил и вышел. По дороге извозчик сказал мне: «Видел я твою родственницу. Напугал ты ее! Она аж побледнела – краше в гроб кладут!» И он перекрестился… Мы успели в последний момент. Поезд уже был подан. Я заплатил извозчику и взял билет – в моих карманах ни осталось ни копейки, даже на стакан чаю. Я не ел с самого утра.
Ознакомительная версия.
