Ознакомительная версия.
Я увидел, как Макса Борнхефта сняли с грузовика и через несколько минут внесли в здание. Партизаны и полицейские приняли его на входе. Зеваки окружили группу. Затем произошло невероятное – раздался выстрел, который превратил граждан в яростную толпу. Дорога ожила под одобрительный свист, радостные возгласы и аплодисменты. Без предупреждения и в долю секунды мой боевой товарищ, с которым я провел вместе так много лет – храбрый солдат и верный друг, – был убит какой-то трусливой и подлой скотиной. Сопровождавшие американцы покачали головой над этой жаждой убийства и отогнали трусливых мерзавцев.
Колонна снова двинулась. Так вот каким предстал плен спустя сутки, проведенные в неволе! Жестоким убийством раненого, истекающего кровью солдата! Ох, какими же наивными парнями мы были всего полчаса назад, прежде чем стали свидетелями того, что произошло.
Наша поездка завершилась во дворе полицейского участка. Участок был в центре Намюра, и я хорошо помню входные ворота. Возле входа стояла старая готическая церковь.
Было темно, когда мы въезжали в ворота. Вход охраняли партизаны. Это был плохой признак. Едва только машины уехали, как молодые надсмотрщики стали на нас кричать и велели построиться. На тех, кто последними слезал с грузовиков, сыпался град ударов прикладами. Я стоял справа и видел, как американец говорил что-то партизанам, показывая на меня. Партизаны закивали и велели мне следовать за ними. Они отвели меня к фельдфебелю, который меня перевязал. Когда это происходило, я слышал, как кричали от боли мои товарищи. Группа партизан избивала группу солдат. Я спросил: «Что происходит? Почему избивают?» Сержант сказал мне, что отбирают тех, кто из ваффен СС и парашютно-десантных войск, и собираются их убить! Затем во дворе раздались выстрелы, и около двадцати немецких солдат были убиты в тот день 7 ноября 1944 года в Намюре. Они погибли не от рук бельгийских солдат, а от рук распаленных молокососов, которые демонстрировали свои красные шрамы, как имевшие большое значение украшения.
Около 22.00 меня вели по опустевшим улицам двое партизан. Наши шаги гулко раздавались в ночной тишине. Эти звуки отзывались в моих ушах, как глухая дробь барабанов смерти. И снова я предположил, что мой конец близок, но на этот раз я ошибся. Один из моих спутников вдруг заговорил. Он предложил мне американскую сигарету и спросил, не сильно ли я страдаю от боли. «Вы знаете, – сказал он, – просто поразительно, что вы еще можете ходить с проломленным черепом. Нам приказано отвести вас к врачу, и мы там будем через несколько минут».
Похоже, что американцы сказали бельгийцам, что у меня пробит череп. По приказу американского офицера меня должны были подлечить. На «проломленный череп», видимо, указывало постоянное кровотечение из моего левого уха. Что ж, я надеялся, что все закончится хорошо. Я, конечно, знал, что у меня не был проломлен череп, но не знал, почему у меня кровотечение. Позднее мне сказали, что американец дулом своего карабина порвал мне один из крупных кровеносных сосудов.
Через несколько сот метров меня привели в дом, напоминающий школу. Партизаны и молодые люди кричали: «СС, СС?» Мои сопровождающие отвечали: «Нет, он полковник 2-й танковой дивизии. Американцы хотят, чтобы мы доставили его в госпиталь». Молодые люди недоверчиво втолкнули меня в санитарный автомобиль, и я был доставлен в католический госпиталь. По дороге семинарист и один из моих сопровождающих сказали мне, что эсэсовцев и парашютистов расстреливают на месте.
Я выслушал это чудовищное заявление почти с безразличием. Как много молодых, еще никого не убивших солдат погибло от рук убийц. Ведь многие из моих солдат еще совсем недавно были переведены в дивизию за последние несколько дней. Им едва исполнилось восемнадцать лет, когда они стали жертвами возбужденной толпы.
Снова я подумал, что впереди меня ждет гибель. Не пройдет много времени, как меня опознают. Я лихорадочно обдумывал, как избавиться от своей воинской книжки. Ее нельзя было оставить в санитарной машине; ее бы нашли самое позднее через несколько часов.
Меня доставили в операционную и заставили лечь на кушетку. Очень доброжелательная, говорящая по-немецки монахиня помогала мне. Семинарист и монахиня были братом и сестрой. Партизаны впервые увидели меня при свете свечи и глядели на меня с интересом. У них возникали подозрения. Камуфляжная куртка казалась им знакомой и выдавала меня, как военнослужащего ваффен СС.
Давно пора мне избавиться от своей предательской воинской книжки. Но как? Эти ребята наблюдали за мной, как ястребы. В последниюю минуту я попросил сестру позволить мне сходить в туалет. После некоторого колебания она разрешила, и я проковылял через несколько дверей. Один из партизан сопровождал меня. Учетная книжка исчезла с быстротою молнии. Однако я слишком поздно осознал, что трубы в туалете разбиты и мое опознание просто будет отложено на несколько часов. Врач решил, что меня сначала уложат в постель, а рентген устроят завтра. Я проковылял в палату, еле держась на ногах, и с помощью партизан был уложен в постель. Потеря крови меня до предела ослабила. Я действительно был на последнем издыхании.
Мою перепачканную куртку отобрали партизаны, и я глядел, как они обыскивали карманы в поисках документов. Повезет ли мне и в дальнейшем? Это продолжалось недолго, и меня спросили, где мои документы. Все зависело от того, насколько убедительным будет мой ответ. Я медленно открыл глаза и ответил твердым голосом: «Американцы». На долю секунды боялся вздохнуть. Потом я увидел, что охранники удовлетворены моим ответом. Они пожали мне руку и удалились. В середине ночи мне дали чистую подушку, потому что я все еще терял много крови. Обессиленный, я провалился в глубокий сон, и мне снились родные места в Германии. В госпитале я пробыл две недели. Врачи обращались со мной превосходно. Сестры потихоньку давали мне сигареты, а иногда и добавляли легкую закуску. С каждым днем я чувствовал себя все лучше, похоже, что долго меня в госпитале держать не будут.
Я лихорадочно думал о побеге. Я был на четвертом этаже и бежать можно было только через окно. Мне придется найти несколько простыней и сделать веревку. Однако прежде, чем я смог это осуществить, меня перевели в казармы Альберта.
Казармы были возле железнодорожного вокзала, и их использовали парашютно-десантные части. Мне не нравилось, что я был единственным пленным и что меня держали одного в пустой комнате в углу казарм. Мои новые апартаменты едва ли подходили для побега. Высокие стены и неусыпная охрана стояли на пути к моей свободе. Мое одиночное заключение закончилось через сорок восемь часов. Партизаны направили ко мне товарища по несчастью. Лейтенант Аумюллер был схвачен к северу от Намюра при попытке добраться до германской границы вместе с группой немецких пехотинцев. Они с боем пробивались через леса и поля Северной Франции и Бельгии в течение более трех недель. Полностью полагаясь лишь на помощь местных жителей, они прошли сотни километров для только для того, чтобы быть схваченными совсем недалеко от границы.
Ознакомительная версия.
