Мещерский, узнав, что гвардии майор с разведчиками ушел вперед, тотчас же пустился вслед за ним.
В большом лесу - вернее, парке - южнее Потсдама все кишело солдатами. Стрельба то затихала, то снова усиливалась.
На опушке леса Мещерский остановился. Вдали пестрели крыши Гельтова. По зеленой равнине к деревне медленно двигались цепи советских солдат. С ожесточением стреляли пулеметы. То тут, то там взлетали вверх клубы дыма и пыли, похожие на вырастающие на мгновение из земли черные деревья. Затем слышался звук взрыва. Это немцы, отброшенные к Гельтову, обстреливали оттуда равнину из минометов.
На холме, у опушки, Мещерский увидел Четверикова, Мигаева и других офицеров полка. Четвериков, широко расставив кривые ноги, глядел вперед в бинокль.
- Первый и третий батальоны ворвались на окраину, - сообщил снизу, из окопчика, телефонист.
Мигаев сказал Мещерскому, что гвардии майор только что был тут и ушел вперед.
Мещерский очень сердился на себя за то, что увлекся осмотром сооружений Потсдама и в нужную минуту не оказался на месте.
- Как нехорошо! - укоризненно бормотал он.
Действительно, он нашел разведчиков лишь тогда, когда бой был уже закончен. Немецкие солдаты на лодках и вплавь удирали обратно через Хавель и озеро Швиловзее.
Гвардии майор стоял на берегу Хавеля и глядел в бинокль на противоположный берег, где находился городок со странным многозначительным названием: Капут. Рядом с Лубенцовым молча курили капитан Чохов и майор Весельчаков. Вокруг расположились на отдых пехотинцы и разведчики.
- Что-то слишком быстро они удрали, - задумчиво сказал Лубенцов, опуская бинокль. - Минометы бросили...
Вскоре бегство немцев объяснилось. С противоположного берега донеслось прерывистое гудение многих моторов. Несколько минут спустя на прямых улицах Капута появились танки с красными флагами на башнях. Один танк вырвался к самому берегу и остановился как раз против того места, где по другую сторону узкого пролива стояли Лубенцов, Чохов, Весельчаков и Мещерский.
Танкисты, видимо, заметили их. Люк танка открылся, оттуда показалась голова в шлеме. Танкист начал внимательно вглядываться в противоположный берег.
Лубенцов сложил ладони трубкой у рта и громко крикнул:
- Здорово, ребята-а-а!..
- Здорово-о-о!.. - донеслось с другого берега.
- Откуда, ребята-а-а?..
- Первый Украинский, ребята-а-а!.. А вы-ы-ы?..
- Первый Белорусский-и-ий! - крикнул Лубенцов.
Танкист помахал рукой в знак приветствия, потом сообщил:
- Даю салют!
И танк, содрогнувшись, выстрелил в воздух. Оглушительное эхо пронеслось над лесами, озерами, реками.
- Берлин в мешке, - сказал Лубенцов. - Надо доложить комдиву.
12-я армия генерала Венка, бросая оружие, бежала на юго-запад. В последующие два дня она растаяла, как дым.
XXIII
Утром 1 мая Лубенцов решил, наконец, поехать к Тане.
Улицы Потсдама были в этот день особенно оживлены. Всюду висели красные знамена и происходили митинги солдат, на которых читался первомайский приказ Сталина, и слова приказа гремели над домами прусской столицы:
"Ушли в прошлое и не вернутся больше тяжелые времена, когда Красная Армия отбивалась от вражеских войск под Москвой и Ленинградом, под Грозным и Сталинградом".
"Мировая война, развязанная германскими империалистами, подходит к концу. Крушение гитлеровской Германии - дело самого ближайшего будущего. Гитлеровские заправилы, возомнившие себя властелинами мира, оказались у разбитого корыта".
Сталин обращался к своим солдатам с призывом:
"Находясь за рубежом родной земли, будьте особенно бдительны!
По-прежнему высоко держите честь и достоинство советского воина!"
У советской комендатуры стоял огромный хвост немцев и немок, которые пришли сюда, согласно приказу Советского командования, сдавать оружие. Немцы стояли чинно, держа в руках охотничьи ружья немножко в отдалении от себя, чтобы никто не заподозрил их в нежелании разоружиться.
Солнце светило особенно ярко сегодня.
Дивизия полковника Воробьева находилась в Шпандау, и Лубенцов в сопровождении своего ординарца отправился туда.
Переехав через канал, Лубенцов окунулся в гул и грохот больших дорог.
Опять шагали во всех направлениях люди всех национальностей. Опять двигались на велосипедах, в повозках и пешком пестрые кочующие таборы освобожденных людей. Развеселым строем шли бывшие военнопленные союзных армий - французские, бельгийские, голландские и норвежские солдаты - в обтрепанных за время плена мундирах.
На огромных помещичьих фурах, размером с добрый автобус, среди светловолосых англичан белели чалмы колониальных солдат, пестрели гофрированные юбочки шотландских гвардейцев. Среди бледных лиц освобожденных из тюрем американских летчиков мелькали черные лица негров. Американцы в этот момент ликования и всесветного равенства не гнушались близким соседством потомков дяди Тома. Наоборот, на виду у проходящей мимо советской силы американцы и англичане демонстративно обнимали своих негритянских и индийских соратников, и цветнокожие улыбались, скаля белоснежные зубы и думая, вероятно, что так уже будет всегда.
На перекрестке дорог в большой деревне стоял Оганесян, которого политотдел мобилизовал для разъяснения союзникам приказов советского командования насчет пути их следования.
Рука Оганесяна ныла от тысяч пожатий. Все звездочки на его погонах, не говоря уже о звездочке на пилотке, перешли во владение освобожденных военнопленных - американцев и англичан, - настойчиво требовавших что-нибудь "на память". Он еле спас свой орден Красной Звезды, который тоже чуть было не сделался добычей одного американца, особенного любителя сувениров.
- Вы видите? - спросил Оганесян, горячо пожимая руку гвардии майора. - Тут нужен Суриков или Репин! Меньше никак нельзя!.. А вы куда?
Лубенцов пробормотал что-то нечленораздельное в поспешил проститься.
Чем ближе подъезжал Лубенцов к Шпандау, тем тревожнее становилось у него на душе. Перед самым городом он так струсил, что чуть было не повернул обратно. Он остановил коня и посмотрел на Каблукова.
- Собственно, надо было бы передать Антонюку... - пробормотал Лубенцов, но что такое следовало передать Антонюку, он не сказал по той простой причине, что передавать было нечего.
Наконец он отпустил поводья, и Орлик поскакал дальше. Миновали военную дорогу "Ост-Вест" и въехали на западную окраину Шпандау, где в одном из домов у железной дороги находился штаб дивизии.
Здесь была хорошо слышна артиллерийская канонада, доносящаяся из Берлина. Горизонт над Берлином пылал. То и дело показывались в небе советские самолеты, летевшие бомбить последние очаги немецкого сопротивления в столице Германии.
