Есть драмы вечно волнующие, типы бессмертные… Офелия – бледная и белокурая – это хватает за сердце. Офелия!.. Желание самой пережить несчастную любовь пробуждается в глубине души. Нет – Офелия, цветы и смерть… это прекрасно!
Суббота, 24 февраля. Вы знаете, что я постоянно занята Бастьен-Лепажем; я привыкла произносить это имя и избегаю произносить его при всех – как будто я в чем-нибудь виновата. А когда я говорю о нем, то с нужной фамильярностью, которая кажется мне совершенно естественной в виду его таланта и которая могла бы быть дурно истолкована.
Господи, как жаль, что он не может бывать у нас, как его брат.
Но чем бы он мог для меня быть? Да, другом! О, я бы обожала своих знаменитых друзей- не из тщеславия только, но ради них самих, их достоинств, их ума, таланта, гения. Ведь это какая-то совсем особенная порода людей. Поднявшись над банальной сферой золотой посредственности, почувствовать себя в чистой атмосфере, в кругу избранных, где можно взяться за руки и свиться в стройный хоровод… Что это, как я заговорилась! Нет, правда, у Бастьена такая прекрасная голова.
Среда, 27 февраля. Наконец ряд веселых дней; я пою, болтаю, смеюсь, а имя Бастьен-Лепажа все звучит и звучит, как припев. Ни личность его, ни наружность, едва ли даже представление о его таланте – нет, просто его имя!.. Однако, я начинаю бояться… Что, если моя картина будет похожа на его?.. За последнее время он написал массу разных мальчиков и девочек. Можно ли представить себе что-нибудь прекраснее?
А у меня эти два мальчика, которые идут вдоль тротуара, взявшись за руки: старший – лет семи – устремил глаза вдаль; в зубах у него зеленый листок; второй – лет четырех – уставился на публику, рука его в кармане панталон.
Я хочу тотчас после 15 марта, приняться за статую. Я сделала на своем веку две группы и два-три бюста; все это было брошено на полдороге, потому что, работая одна и без всякого руководства, я могу привязаться только к вещи, которая действительно интересует меня, куда я вкладываю свою жизнь, свою душу, словом, к какой-нибудь серьезной вещи, а не к простому этюду. Задумать какой-нибудь образ и почувствовать это безмерное желание выполнить его… о, что это такое!
Может быть, на этот раз выйдет плохо. Ну, что за беда!.. Я рождена скульптором; я люблю форму до обожания. Никогда краски не могут обладать таким могуществом, как форма, хотя я и от красок без ума. Но форма! Прекрасное движение, прекрасная поза. Вы поворачиваете – силуэтка меняется, сохраняя все свое значение!.. О, счастье, блаженство!
Моя статуя изображает стоящую женщину, которая плачет, уронив голову на руки. Вы знаете это движение плеч, когда плачут.
Я готова была стать на колени перед ней. Я говорила тысячу глупостей. Эскиз – вышиною в 30 сантиметров, но самая статуя будет в натуральную величину…
Когда все было готово, я разорвала свою батистовую рубашку, чтобы завернуть в нее эту хрупкую статуйку… Я больше люблю ее, чем свою кожу. И этот влажный белый батист, спадающей красивыми складками со стройной фигуры статуйки, которая уже представляется мне в своем будущем настоящем виде… до чего это красиво.. Я завертывала ее с каким-то благоговением, и до чего это тонко, нежно, благородно!
У меня слабые глаза, если они ослабнут настолько, что это помешает моей живописи, я возьмусь за скульптуру.
Среда, 28 февраля. Картина будет завтра кончена, я работала над ней девятнадцать дней.
Суббота, 3 марта. Тони пришел сегодня посмотреть картину. Он остался очень доволен ею. Одна из головок особенно хороша. «Вы никогда еще не делали ничего подобного, это очень мило, и прекрасные тона. Отлично, отлично, право, славная вещица!..», и так – в течении довольно долгого времени. Словом, все обстоит, как нельзя лучше!..
Да почему же это я не прихожу в восторг? Ведь никогда еще он не говорил мне ничего подобного. И нельзя сказать, чтобы я подозревала его в лести. О, нет!.. Но я могла бы сделать еще лучше, так мне кажется, по крайней мере, я постараюсь добиться этого во второй фигуре…
Среда, 14 марта. Наконец, пришел взглянуть на картину и Жулиан. Я не просила его об этом. Был только обмен письмами, несколько колких – с обеих сторон. Но он чувствует свою неправоту, а я скромно торжествую.
Он нашел, что картина очень хороша.
Воскресенье, 25 марта. Со вчерашнего дня я в ужаснейшей тревоге, вы сейчас поймете почему.
Приходит В. и спрашивает, получила ли я какие-нибудь известия из Салона.
– Нет, ничего решительно.
– Как? Вы ничего не знаете?
– Ровно ничего.
– Вы приняты!
Вот и все! Я едва пишу, руки так и дрожат, я чувствую себя совсем разбитой.
Я не сомневалась, что я «принята!».
Я рассылаю депеши во все концы, а через пять минут получаю записку от Жулиана, которую привожу дословно:
«О, святая наивность!.. Вы приняты по крайней мере с № 3, потому что я знаю одного из членов, который требовал для вас № 2. Теперь победа!.. Мои душевные поздравления!»
Пятница, 30 марта. Я работала сегодня до шести часов, в шесть часов было еще светло; я отворила двери на балкон и села слушать звон, разносившийся из церквей, дыша весенним воздухом и играя на арфе.
Я так спокойна. Я славно поработала, потом вымылась, оделась в белое, поиграла на арфе, и теперь взялась за перо; чувствуя себя спокойной, удовлетворенной, я вполне наслаждалась этой созданной мной обстановкой, где все у меня под руками… И так хорошо жить этой жизнью… в ожидании будущей славы. Но если бы она и пришла, слава, я отдавалась бы ей вполне каких-нибудь два месяца в году, а остальные десять месяцев проводила бы, запершись от всех и отдаваясь работе…
Что меня мучит, так это, что нужно будет выйти замуж. Тогда уж больше не будет ни одной из этих тревог тщеславия, от которого я не могу отделаться.
Почему это она не выходит замуж?.. Мне дают двадцать пять лет, и это меня бесит; тогда как раз выйду замуж… Да, но за кого? Если бы я была здорова, как прежде… А теперь нужно, чтобы это был человек добрый и деликатный. Нужно, чтобы он любил меня, потому что я не настолько богата, чтобы поставить себя независимо от него, во всех отношениях.
При всем этом я не уделяю никакой роли моему сердцу. Да ведь нельзя всего предвидеть, и потому – это зависит… И потом, может быть, никогда ничего подобного и не случится…
Только что получила следующую записку:
«Дворец Елисейский полей. Общество французских художников, устроителей ежегодных выставок изящных искусств.
Пишу вам, не выходя из зала жюри, чтобы сообщить, что головка-пастель имела истинный успех. От души вас с этим приветствую. Нечего и говорить, что ваши работы были приняты прекрасно.
На этот раз – это уж настоящий успех для вас, и я очень этим счастлив. Тони Робер-Флери».
