А между тем с середины января 1938 года было известно, что Ататюрк тяжело болен. Приехав в Ялова на лечение термальными водами, он стал жаловаться на болезненное покраснение кожи. Врачи провели полное обследование и обнаружили, что его печень значительно увеличена.
1 февраля Ататюрк прибыл в Бурсу. «Словно молодой солдат», он отправляется на бал, заказывает оркестру народные танцы и присоединяется к танцорам, энергично размахивает руками и даже приседает в очередной фигуре танца. Когда оркестр умолк, он разразился громким смехом.
Ататюрк возвращается в Анкару после того, как провел неделю в кровати. Его состояние ухудшается, но он старается не подавать виду, опровергает прогнозы врачей, принимает глав делегаций Пятой конференции Балканских стран, проходившей в Анкаре. «Не нужно, чтобы Европа узнала о моей болезни, — говорит он Джелялю Баяру, — твоя работа намного усложнится». «Работа», которую требует Ататюрк от Баяра, — это подготовка Турции к назревающим международным потрясениям, но в первую очередь это осуществление его последнего желания: вернуть Турции Хатай. С момента франко-турецкого соглашения в мае прошлого года турки чувствовали, что присоединение Хатая реально осуществимо. Французские дипломаты, не желая лишних осложнений в напряженной международной обстановке, соглашаются с турецкой интерпретацией текстов соглашения, подписанного в 1937 году, что позволяет туркам потребовать абсолютного большинства в Национальном собрании Хатая. Но в Анкаре, как и в Париже, не учли, что многие антикемалисты нашли убежище в регионе Искендеруна: они объединяются с нетурецким сообществом, и становится очевидным, что, несмотря на желание французов, соглашение, дающее большинство туркам, едва ли будет реально осуществимым. В середине мая Ататюрк решает ехать в Адану, на юг Анатолии, совсем рядом с Хатаем.
В течение шести недель, а точнее — с 30 марта, все турки знали, что Ататюрк болен и что его обследовал профессор Флессинже, специально приехавший из Парижа. Официально всё хорошо: Ататюрку предписан отдых в течение шести недель, и Арас объявил, что президент, чье «сердце в прекрасном состоянии», после своего выздоровления сможет «снова управлять страной двадцать лет».
Флессинже действительно уверенно заявил: «Всё будет хорошо, если он будет следовать моим советам». Он предписал Ататюрку новый режим и в первую очередь — полный отдых в течение трех месяцев, чтобы излечить цирроз печени. Ататюрк должен отдыхать до конца июня, но уже 19 мая он покидает Анкару…
Его выбор между полным отдыхом и Хатаем сделан быстро. Отец турецкой нации старается забыть о болезни: он стоит под палящим солнцем, участвует в официальных манифестациях и старается скрыть свою усталость.
Вернувшись в Анкару, он решает немедленно ехать в Стамбул. «Фалих Рыфкы Атай, — шепчет один из друзей, провожающих Ататюрка, — обрати внимание на цвет его кожи. Это цвет умирающего человека…» Больше никто не скрывает правды, в первую очередь сам Ататюрк: он едет в первом вагоне поезда, чтобы сократить путь по платформе, прибывает в Стамбул и на катере сразу направляется во дворец Долмабахче.
С 27 мая 1938 года Ататюрк в Стамбуле, где проведет пять последних месяцев своей жизни. Вскоре он перебирается из дворца на свою яхту «Саварона», где, по его мнению, ему дышать гораздо легче, чем во дворце. «Я так мечтал об этой яхте, словно ребенок об игрушке, и вот теперь она превращается в мой госпиталь». В середине июня в письме Афет он сетует на то, что «болезнь вовсе не останавливается, а, напротив, прогрессирует» и что Флессинже предписал ему «абсолютный покой и новое лечение». И всё же он пытается успокоить Афет: «Мое общее состояние хорошее. Я надеюсь окончательно выздороветь. Я желаю тебе успешно сдать экзамены, не волнуйся. Обнимаю тебя с любовью…»
Кылыч Али, верный хроникер «Последних дней», писал, что ситуация на «Савароне» становилась безнадежной. Али Фетхи, старый друг Кемаля, приехавший его навестить 8 июля, обнаружил человека, тело которого разрушено болезнью, «но дух сохранил всё ту же энергию и бывшее совершенство». День ото дня болезнь прогрессировала, и атмосфера становилась всё более тягостной, но Ататюрк всё еще оставался верен себе. Совершая прогулки на яхте по Мраморному морю, этот разбитый недугом герой находил в себе достаточно сил, чтобы стоя приветствовать аплодировавшую ему толпу. А когда он принимал короля Румынии, то вспылил в ответ на критику гостем «упрямства» президента Чехословакии: «Тевфик Рюштю, спроси у его величества, чего он ожидает от президента республики, который является гарантом независимости и целостности государства. Не хочет ли он, чтобы доктор Бенеш согласился на расчленение своей страны?»
25 июля было решено перевезти Ататюрка во дворец Долмабахче. Несмотря на ветерок на Босфоре, больной задыхается и просит Кылыча Али позвонить матери с просьбой найти для него рецепт от боли. Ночью, при погашенных фонарях, в отсутствие прислуги, Ататюрк, отказавшийся от носилок, был переведен во дворец.
Его настойчивость была не напрасной: 21 августа 1938 года выборы в Хатае дали наконец «желаемые результаты», и через несколько дней Национальное собрание избрало турка, ответственного за Народный дом в Антакье. 3 июля в последний раз Париж подписал новое соглашение с Анкарой, и по требованию Ататюрка оно было выполнено немедленно. Своего рода прощальный жест Франции Кемалю Ататюрку.
Ататюрку оставалось последнее — составить завещание. Тщательно выбритый, в халате из красного шелка, с сигарой в руке, Ататюрк диктует: он завещает всё свое имущество Турецкому историческому обществу и Турецкому лингвистическому обществу, предусмотрев ежемесячное содержание сестре Махбуле и своим пятерым приемным дочерям: Афет, Сабихе, Юлькю, Рукийе и Небиле; Махбуле передается дом в Чанкая, и, что самое удивительное, дети Исмета Инёню получат пособие, позволяющее им завершить высшее образование. Сам Инёню был тяжело болен с начала лета 1938 года, и Ататюрк, вероятно, считал, что он вскоре умрет.
В состоянии здоровья Ататюрка наступило некоторое улучшение. Врачи сделали прокол, операция прошла удачно. Больной даже смог совершить прогулку на машине по лесу в окрестностях Стамбула. Но он всё больше слабел. «Создавалось впечатление, — напишет позже Кылыч Али, — что великий человек укорачивался от часа к часу в своей кровати». Кемаль пытался держаться бодро, продолжал следить за делами, регулярно принимал Джеляля Баяра, и Тевфик Рюштю Арас даже позволил себе заявить, что Ататюрк будет счастлив принять министра иностранных дел Франции «после 15 октября в Анкаре».
Гази отказывался смириться с концом, хотя его сознание уже погружалось в мир видений. Об этом свидетельствует сон, о котором он рассказал близкому другу Салиху Бозоку. Они вдвоем сидят в салоне большого отеля, какой-то незнакомец сидит спиной к Ататюрку у бильярдного стола. Неожиданно дверь салона открывается и появляются тридцать «здоровяков». Один из них, взяв кий, начинает бить незнакомца. Бозок, услышав крики незнакомца, обращается к Ататюрку: не следует ли вмешаться? Нет, не нужно. Незнакомец приближается к друзьям, но и теперь Ататюрк просит Бозока не вмешиваться. Он обращается к «здоровяку», а тот вместо ответа достает револьвер и стреляет дважды — в Ататюрка и в Бозока. После этого он приказывает им танцевать, и они послушно исполняют приказ.