В 1930 году он телеграфировал ей из Крыма: «Ведомство, полагаю, найдет место одном из пансионатов протяжении Мисхор – Ялта. Как здоровье? Привет вашему семейству. Телеграфируйте Крым Мисхор пансионат Магнолия». В ответ Елена Сергеевна телеграфировала: «Здравствуйте, друг мой, Мишенька. Очень вас вспоминаю, и очень вы милы моему сердцу. Поправляйтесь, отдыхайте. Хочется вас увидеть веселым, бодрым, жутким симпатягой. Ваша Мадлена – Трусикова – Ненадежная». Этот псевдоним, по-видимому, имел свою расшифровку. «Мадлена» – Елена на французский манер, женщина свободных нравов, способная и желающая полюбить человека, независимо от его финансового положения, пусть он даже будет бедным художником. «Трусикова» – своеобразное женское кокетство. Она намекает Михаилу, что, как и большинство женщин, трусиха, боится резко поменять жизнь. «Ненадежная» – продолжение мысли о своей трусости, внушение о том, что надеяться на нее ему особенно не следует. Но, по сути, этот псевдоним выглядит шуткой на фоне фразы: «Очень вас вспоминаю, и очень вы милы моему сердцу» и начинается словом «ваша».
Булгаковы, оба, стали бывать у Шиловских, Шиловские заходили в гости к Булгаковым. Любовь Михаила и Елены внешне походила на хорошие дружеские отношения и до поры до времени скрывалась семейными людьми. В то же время Елена Сергеевна призналась своей подруге Матюшиной: «Это была быстрая, необыкновенно быстрая, во всяком случае с моей стороны, любовь на всю жизнь». Вероятно, не меньший накал чувств испытывал и Булгаков. Он почувствовал в Елене Сергеевне женщину умную, страстную, готовую разделить с ним беды и радости, понимающую литературу, что было для него весьма немаловажно. Поэтому, не щадя времени и сил, он упорно шел за своим счастьем. Он подарил Елене Сергеевне два томика «Белой гвардии», изданной в 1927–1929 годах в Париже на русском языке. На форзаце первого томика написал: «Милой Елене Сергеевне, тонкой и снисходительной ценительнице. Михаил Булгаков. 7.XII.1929 г. Москва». И рядом: «“…Мама очень любит и уважает вас…” “Дни Турбиных” 1 акт».
Когда пришел второй томик, он кратко выразил на его форзаце свои укрепившиеся чувства: «Милая, милая Лена Сергеевна. Ваш М. Булгаков. Москва 1930 год 27 сентября». Вскоре на странице первого тома добавил: «Это – не рядовое явление».
В сентябре 1929 года, когда Елена Сергеевна уехала на юг, он, делая наброски повести «Тайному другу» – предвестницы «Театрального романа», начинал так: «Бесценный друг мой! Итак, вы настаиваете на том, чтобы я сообщил Вам в год катастрофы, каким образом я сделался драматургом». Вероятно, он приводил просьбу Елены Сергеевны побольше рассказывать о себе и обращался, несомненно, к ней – «тайному другу». Позднее, уже женившись на Елене Сергеевне, он надписал ее любимый сборник «Дьяволиада»: «Тайному другу, ставшему явным, – жене моей Елене. Ты совершишь со мной мой последний полет».
Будучи врачом, он трезво оценивал свое здоровье, болезнь почек и приблизительно подсчитал оставшееся ему время жизни, время на «последний полет».
«Годом катастрофы» Булгаков назвал 1929 год – год великого перелома в истории сталинского правления, – но для него он стал воистину катастрофическим: были сняты со сцены все его пьесы. Казалось, что на любовь Елены Сергеевны это не действовало негативно, она по-прежнему любила Булгакова, присутствовала при рождении его новых гениальных замыслов. Перевезла на Пироговку свою машинку «Ундервуд» и под его диктовку печатала рождавшуюся на ее глазах пьесу «Кабала святош».
18 марта 1930 года пришло сообщение из Главреперткома: «Пьеса “Кабала святош” к представлению запрещена».
В отчаянии Булгаков написал письмо Сталину, прося выслать его за границу вместе с женой – Любовью Евгеньевной Белозерской. А с кем еще, как не с официальной женой. Но перепечатывала письмо Елена Сергеевна, и отправлять его они ходили вдвоем. Они не знали, как порвать цепи, удерживающие их в разных семьях. Конечно, нужно было развестись – и спешно. Но на «спешно» у них не хватало ни сил, ни решительности.
Любовь Евгеньевна догадывалась об их близости, но надеялась, что это очередное увлечение мужа, и в отместку ему придумывала роман для себя.
Наконец о серьезности их отношений узнал Шиловский. Обычно спокойный и выдержанный, Шиловский потерял самообладание и выхватил пистолет, вызывая Булгакова на дуэль. Но второго пистолета не было. Шиловский был разъярен. Для него поведение жены – полная неожиданность. Он не мог даже предположить развала своей счастливой семейной жизни. Булгаков чувствовал себя неловко, нервничал. Шиловский ожидал от него объяснений, но тщетно. Ободренный молчанием Булгакова, он потребовал от него и жены прекращения свиданий, переписки, даже телефонных разговоров. Хотя и молча, они кивком головы эти условия приняли. Елена Сергеевна что-то говорила мужу, но Булгаков не слышал ее слов, понимая, что счастье, столь ожидаемое и выстраданное, ушло от него.
Впоследствии Елена Сергеевна доверилась подруге:
«Мне было трудно уйти из дома именно из-за того, что муж был очень хорошим человеком, из-за того, что у нас была такая дружная семья. В первый раз я смалодушничала и осталась…»
Возможно, если бы Булгаков признался в любви к ней перед мужем, решительно позвал за собою, она набралась бы духа и мужества уйти с ним. Но он не позвал, хотя не испугался Шиловского, даже дуэли. Он был знако́м с военным делом и постоял бы за себя. Он вообще старался – и успешно – изжить в себе чувство страха перед кем-либо и чем-либо. Но в ту секунду он не осознал, что Елена Сергеевна это поймет. После разговора со Сталиным он получил работу, с очень скромным заработком. А пьесы его по-прежнему не шли, его прозу не печатали. Вместе с режиссером Сахновским он стал готовить инсценировку «Мертвых душ», но до ее постановки было еще далеко. Он чувствовал себя затравленным и усталым. В таком состоянии отрывать женщину от обеспеченного и любящего мужа, от детей, устроенного быта, сваливать свои писательские и финансовые беды на ее плечи он посчитал неудобным. Хотя до объяснения с Шиловским Булгаков так не думал. К тому же он чувствовал себя перед Шиловским виноватым.
Булгаков и Елена Сергеевна не виделись полтора года. За это время его дела несколько улучшились. Главрепертком разрешил пьесу «Кабала святош», правда, под названием «Мольер», были возобновлены «Дни Турбиных» во МХАТе, шли репетиции «Мертвых душ» (но без пролога о Риме, где Гоголь писал свою повесть). Встретились они около 1 сентября 1932 года, точную дату установить трудно, а может, и не нужно. Главное – встретились снова, и навсегда. Елена Сергеевна признавалась подруге:
