За ужином выяснилось, что Виктор Платонович иезуитски вынашивал и другой, тайный план – поехать на знаменитые нормандские пляжи, место высадки союзников в сорок четвёртом году. Мне хотелось уже домой, я попытался капризничать, и В.П. даже цыкнул на меня, поедем, мол, без всяких разговоров! Поражённый такой строгостью, я умолк, допил вино и пошёл отсыпаться…
На кручах над пляжем Омаха-бич, наполовину засосанные дюнами, были как бы уложены громадные бетонные параллелепипеды. Мы с Некрасовым вошли в первый бункер и присвистнули, поражённые. Толщиной в мой рост железобетонные стены, двери, как в банковском сейфе, пулемётные бронеколпаки из литой стали…
Из амбразур пляж как на ладони. Под нами, внизу, простреливаемый вдоль и поперёк…
Немцев было несравнимо меньше американцев, но на обстрелянных немецких мужиков ураганная артподготовка с линкоров и крейсеров не произвела ожидаемого впечатления, они просто поплотнее задраились в бункерах.
А когда началась высадка, они пошли косить людей из пулемётов и топить баржи из пушек. В упор и без пощады, в упоении боя, только потом, видно, сообразив, что им самим-то тоже придётся несладко, в плен никто после этого брать не будет…
Давно уже окружённые, немцы держались чуть ли не неделю, а когда американские сапёры забирались на крышу бункеров, пытаясь снаружи просунуть в амбразуры взрывчатку на шестах, немцы вызывали на себя огонь орудий из соседних бункеров, размётывая в клочья штурмовые группы.
Но главное, главное, беспрерывно восклицал Некрасов, вообразите тысячи молодых парней, прыгающих в воду под смертоносным огнём и сразу же погибающих! Когда даже легкораненые гибли наверняка, тонули с полной выкладкой!
Вообразите!.. Поставьте себя на место этих солдат, умирающих за освобождение какой-то Франции, о которой большинство из них полгода назад просто слыхом не слыхали у себя в аризонах и техасах…
Виктор Платонович смотрел на нас, тоже взволнованных, и всё донимал вопросами. Что им было тут делать, на страшных, заклятых пляжах, этим юным американским, английским, канадским поселянам и крестьянам?! Зачем им было гибнуть, захлёбываясь в океане, или умирать от потери крови на мокром песку? Быть убитыми наповал или смертельно искалеченными, пробежав несколько шагов по европейской земле?! Из тридцати четырёх приданных для поддержки пехоты танков-амфибий тридцать один сразу же пошли ко дну, захлёстнутые крупной волной! А парни сигали в воду, тонули под пулями, а выкарабкавшиеся на берег, подрывались на минах и умирали под очередями крупнокалиберных пулемётов…
– Они шли на смерть за свободу! Так и мы в Сталинграде умирали за Родину! – чуть не кричал Некрасов.
– Как представлю себе эту картину, задыхаюсь от горести! – задумчиво произнёс В.П., слегка поостыв.
И мы с повлажневшими глазами слушали его, оглядывая пляжи и откосы. Уходящие вдаль ряды десятков тысяч белых крестов, сотни гектаров коврового газона на военном кладбище в Сен-Лорене. Печальное отражение кучевых облаков в водоёме с кувшинками и весело полощущиеся на ветру флаги союзников…
Мы вспоминали всё это ещё и ещё раз по пути домой, скрашивая скуку трёхчасовой езды по скоростной автотрассе.
– Вот странно получается, Витька, – говорил тогда В.П. – Как объяснить, что не любят у нас во Франции американцев? Своих освободителей, защитников свободы?!
Уже сколько лет прошло после войны, а в Париже чуть ли не на всех стенах – «Гоу хоум!» И никто не осмеливается напомнить этим балбесам-граффитистам, что это именно американцы лезли на пулемёты на пляжах в Нормандии, прыгали с парашютом ночью вслепую, гибли тысячами, как мы под Москвой, Курском или Сталинградом! Чтобы спасти людей от рабства!
Как объяснить, почему к этим людям – приветливым, симпатичным, даже смешным американцам – французы относятся с такой неприязнью? Да и не французы даже, а леваки, засаленные коммунисты, парижские обуржуенные и лицемерные интеллектуалы. А сами обезьянничают у Америки буквально всё!
– Ты думаешь, что это комплекс неполноценности? Наверное, и это. Завидуют, злятся, пыжатся наши французики. Ведь без Америки они пустое место!
А меня американцы просто умиляют, говорил Некрасов. Когда сталкиваешься с их доброжелательностью, детской простотой, участливостью… Говорят, мол, тупы и некультурны. Такое придумали именно европейские посредственности! Все эти самодовольные парижские павлины и архары! Для своего успокоения! Ведь Нью-Йорк по культуре заткнёт одним пальцем Париж за пояс! И такого интереса к России, как в Америке, он нигде не видел, разве что в Австралии. Как запели три американские девушки песенку Булата об Арбате, как они душевно затянули – не поверишь, он чуть слезу не уронил…
Нет, вздыхал Виктор Платонович, настоящим антиамериканским французом я никогда не стану!
Беззаботность среди прочих добродетелей
Декрет о натурализации Некрасова и моей мамы был опубликован в № 223 «Журналь оффисьель» 25 сентября 1983 года.
«Я – француз! Что же испытываю? Признаюсь – радость! Я гражданин свободной страны. Пусть в ней много недостатков… но я могу о них говорить, писать, кричать во всё горло, и никто меня за это не осудит, не упечёт чёрт-те куда. Вот об этом я мечтал всю жизнь. О свободе! Даже о свободе умереть под мостом, как говорил кто-то из вождей. Но ведь ты и так – говорят мне – девять лет уже прожил в этой свободной стране. Да, прожил! Но – таков уж у меня характер – я считал, что мне, беженцу, изгнаннику, которого приютила Франция, негоже как-то за что-то её осуждать, критиковать. А теперь я француз и как всякий француз – а они большие критики, ворчуны, и то не так, и это не так, – я могу сесть и написать письмо самому Президенту: “Господин Президент, так, мол, и так, уберите коммунистов из своего правительства, они всем уже очень надоели…” Вряд ли он послушается меня, и всё же…»
Приехав во Францию и заполняя анкету, Некрасов потешался, когда спрашивалась дата первого брака мамы или девичьи фамилии бабушек. Источая злорадство, говорил: нет, советской бюрократии не сравниться с французской!
Очень вначале удивлялся, а потом даже обиделся на французов. Почему так тянут с гражданством, обещали через полтора года, а прошло уже шесть лет, и ни гу-гу.
Некрасов не сомневался, что его натурализацию оттягивали из-за бюрократии. Хотя на самом деле французы не спешили, опасаясь его возможных, как говорили тогда, антисоветских выпадов, которые придётся им расхлёбывать. Не хотели раздражать Советский Союз. Статус апатрида сулил меньше неприятностей – мало ли что там сказал или выкинул человек без родины и гражданства.
Некрасова всё-таки задела эта тянучка. Французы прямо ничего не говорили, но бумаги перекладывали из стопки в стопку, мусолили и томили как могли, годами не отвечали! Давали понять, что Французская республика особой срочности в этом деле не видит.
