возможные меры по локализации эпидемии – распространись она по Москве, последствия трудно было себе представить. Вся надежда была теперь на НКВД.
Надо сказать, что с этой непростой задачей: без поднятия паники в столице, изолирование всех, кто контактировал с Берлиным, т. е. персонал гостиницы, всех членов Коллегии Наркомздрава, даже наркома, чекисты справились исключительно успешно. Новоекатерининская больница была объявлена на военном положении. Подразделение войск НКВД установило у всех входов и выходов караулы, никого не впускавшие и не выпускавшие. Часовые стояли с винтовками, одетые в длинные до пят тулупы. …
Сам процесс изоляции, для сохранения тайны, проходил как «арест», слово «чума» не произносилось.
К умершему Берлину на вскрытие был вызван известный патологоанатом Яков Львович Рапопорт. [1124] Работать пришлось в больничном изоляторе, у просмоленного гроба, куда был положен труп. Диагноз был ещё раз подтверждён.
Доктор Россельс отделался лёгким испугом. Отправив Берлина в больницу, он сразу забыл о нём… Ночью к нему постучали. Двое сотрудников НКВД, предъявив дкументы, предложили следовать за ними. Никаких объяснений они не дали. Россельс, на прощание, постарался утешить жену как мог: он говорил, что произошло недоразумение, что он ни в чём не виноват. Жена собрала ему необходимые «там» вещи.
В Новоекатерининской больнице он был встречен профессором Лукомским, который и поведал удивлённому доктору о болезни Берлина. Россельс ожил и попросил разрешения позвонить жене.
Дрожащими руками доктор Россельс медленно поднёс трубку к уху. Услышав взволнованный голос жены, он, пытаясь справиться с охватившим его волнением, горячо заговорил:
– Не волнуйся, дорогая. Это я. Я звоню из Новоекатерининской больницы. Подозревают, что я мог заразиться чумой от больного. Поэтому не волнуйся, оказывается, ничего страшного, о чём мы с тобой думали – это только чума». [1125]
Итог событий:
«Возможно, благодаря вовремя принятым мерам, возможно, благодаря невероятному везению, вспышки лёгочной чумы в Москве не случилось. Всего от чумы умерло шесть человек – профессор Берлин, доктор Горелик, три сотрудника больницы и парикмахер, который брил профессора в гостинице. Вся история была строго-настрого засекречена, сотрудникам НКВД, которые охраняли больницу с находящимися на карантине, было запрещено даже произносить слово «чума»». [1126]
Конечно, рядовым сотрудникам НКВД «было запрещено даже произносить слово «чума»», но и в ИНО НКВД, и в ГРУ этот случай наверняка обсуждался профессионально.
Не знаю, что в связи с этим предприняла «чекистская разведка», но в ГРУ анализ результатов успешной «войсковой операции «соседей»» против чумной угрозы, проведённой войсками НКВД в Москве буквально у стен Кремля, дал вполне конкретный результат – в разрабатываемый план «Операции Дельмар» было включено задание по сбору информации о существующем и потенциально разрабатываемом бактериологическом оружии США.
Особую важность именно этой стороны деятельности разведчика Дельмара осознают и американские источники. Так, после присвоения Жоржу Абрамовичу звания Героя России, в качестве комментария на это событие в респектабельной газете «Нью-Йорк Таймс» была опубликована статья о нём. Автор – известный американский журналист Уильям Броуд.
Вот его официальная характеристика на сайте «Нью-Йорк Таймс»:
«Уильям Дж. Броуд – научный журналист и главный автор в «Нью-Йорк Таймс». Он получил две Пулитцеровские премии, разделив их со своими коллегами, а также премию «Эмми» и премию «Дюпон»… Он начал работать в «Тамс» в 1983 году и пишет обо всем – от взрывающихся звезд и тайной жизни морских млекопитающих до распространения ядерного оружия и изнанки истории о том, почему «Титаник» затонул так быстро. До прихода в «Таймс», г-н Броуд работал репортером в Вашингтоне, в журнале «Сайенс», еженедельном журнале американской Ассоциации содействия прогрессу науки. Он получил степень магистра в области истории науки в Университете штата Висконсин». [1127]
Статья весьма информативная, содержащая материалы, явно полученные автором из ФБР. Я убеждён, что У. Броуд имел и «установочную беседу» в этом учреждении – в тот момент нужно было ответить на громкое присвоение звания Героя России серьёзным материалом для американской публики.
Разумеется, Броуд был хорошо знаком и с российскими материалами о Ковале. И в одной из фраз статьи эти знания слились воедино:
«Изначально доктор Коваль собирал информацию в Соединенных Штатах о новых токсинах, которые могут найти применение в химическом оружии, под чужим именем» [1128].
То, что Коваль в начале своей работы имел какое-то неизвестное и нераскрываемое ГРУ имя и имел задачу сбора информации о химическом оружии – это из статей В. Лоты. Но вот одно слово, явно не случайное, вероятно, попало в текст из собеседований в ФБР. Это слово – токсины. По определению, «Токсин (др. – греч. τοξικός (toxikos) – ядовитый) – яд биологического происхождения». [1129]
У. Броуд – весьма информированный и научно грамотный журналист, который вряд ли случайно употребил именно это слово. Скорее всего, Броуд просто проговорился, бессознательно выделив то слово, которое слышал в беседах о Жорже в ФБР.
И так случилось, что именно в то время, когда Жорж приступил к выполнению задания по «химической разведке», в химической службе военного министерства США возник интерес к разработке биологического оружия. Для этого были веские причины.
«Явное применение холеры, дизентерии, брюшного тифа, чумы, сибирской язвы, паратифа японцами против китайских войск привело, наконец, к американскому решению о проведении исследований и созданию ответного потенциала биологического оружия». [1130]
Это случилось в начале 1941 года.
Аналогичная информация была и у ГРУ:
«В 1940 году советской военной разведкой также были добыты сведения о том, что японская Квантунская армия имеет на вооружении и бактериологическое, крайне опасное оружие, способное поражать людей, животных и растения». [1131]
Вначале всю важность биологического оружия для национальной безопасности США осознали только очень немногие из американских учёных, которые занялись этой проблемой в «инициативном порядке». Военные были настроены скептически.
Ситуация с началом разработки американского бактериологического оружия была очень схожей с началом разработки атомного оружия.
«В 1941 году, перед нападением японцев на Перл-Харбор, министр обороны Генри Стимсон попросил доктора Фрэнка Джуэтта, тогдашнего президента Американской национальной академии наук, создать рабочую группу по изучению возможности применения бактериологического оружия. Изучив отчет, представленный этой группой, Стимсон не изменил своего мнения о биовооружении: «Биологическое оружие – это грязное дело», – писал он Рузвельту в 1942 году». [1132]
Тем не менее, американский прагматизм Стимсона взял верх над его брезгливостью.
«В феврале 1942 года Комитет по приемам биологического ведения войны рекомендовал Соединенным Штатам предпринять шаги, уменьшающие уязвимость к биологическим приемам
