Мистики предполагают, что когда любовь и созидательная красота все меньше справляются с демонами внутри масс, когда деструктивное под воздействием безнаказанности, общей вседозволенности и пробужденных в широких массах раздражителей расползается подобно чуме и становится всеобщим явлением, природа, или Высший Разум с его неизменным инстинктом самосохранения и способностью регенерации, излучает могучие импульсы спасения. И одним из таких посланий было появление Иисуса, вступившего в борьбу с демонами зла. Не опровергая такие предположения, лишь заметим, что великие кризисы человечества непременно порождают сильных личностей, выдвигающих для человека новые ориентиры, позволяющие ему выжить. Кажется не случайным, что вслед за явлением миру Калигулы и Нерона пришел Иисус, а на фоне восхождения Гитлера и Сталина происходило и переосмысление ценностей – благодаря рождению целой плеяды мыслителей – Николая Рериха, Эриха Фромма, Альбера Камю, Альберта Швейцера…
Порой создается впечатление, что темных демонов души можно вызвать подобно тому, как сказочный Аладдин трением волшебной лампы вызывал всемогущего джина. Действительно, появление деструктивных импульсов у человека напрямую связано с тем, что он видит, слышит и к чему прикасается. Как вид прекрасного – от творений природы до произведений рук человеческих – побуждает к творческому поиску и порождает плодотворное мышление самореализации, так и сцены насилия и убийств становятся предвестниками духовного падения и сумасшествия.
Всеобщее царство деструктивного наступает тогда, когда узакониваются ложные ценности, а сами институты, призванные сдерживать аномалии, дезориентированы. Классическим примером прихода власти иррационального может считаться Древний Рим времен расцвета и падения, правители которого позволили деструктивной ночи поглотить достижения культуры и уничтожить великую империю. Рабство позволило повсеместно распространиться жестокости и ввести двойной стандарт по отношению к человеческой жизни. Все общество постепенно оказалось зараженным стремлением к необузданной агрессии. Отто Кифер обращает внимание на любопытный факт: все имеющиеся у современного мира источники говорят о том, что женщины быстро приобщились к жестокости и порой превосходили мужчин в проявлении зверства по отношению к рабам. Примечательный нюанс, свидетельствующий о том, что деструктивное охватило и поразило все слои общества. Иррациональное в человеке – это болезнь, которая может утихать, а может и прогрессировать под воздействием внешних условий. Условия жизни самого Рима были благодатной почвой для распространения этой заразы. Пользуясь отсутствием или ослаблением ограничителей, лишенные продуктивных идей и развращенные достижениями цивилизации, люди выпячивали свои пороки друг перед другом, желая удивить и произвести впечатление на окружение, насытить глаза видом кровавого зрелища. Сенека дал представление о типичном римском подходе: «Август… обедал у Ведия Поллиона. Один из рабов разбил хрустальную чашу; Ведий приказал схватить его, предназначая для отнюдь необычной казни: он повелел бросить его к муренам, которых содержал в огромном бассейне. Кто усомнится, что это было сделано ради удовлетворения прихоти изнеженного роскошью человека? Это была лютая жестокость. Мальчик вырвался из рук державших его и, бросившись к ногам цезаря, молил лишь об одном: чтобы ему дозволили умереть любой другой смертью, только не быть съеденным. Цезарь приказал мальчика отпустить…»
Жестокость римлян часто и, кажется, небезосновательно связывают с «кровожадностью» публичных казней, истязаний и кровавых зрелищ. Отто Кифер отмечает, что случаи тирании множились, а в правление «христианского» императора Константина появились ужасные обычаи – вырывание языков, вливание расплавленного свинца в рот преступнику. Тихий и незлобный затворник Клавдий, который смиренно занимался историческими исследованиями, став императором, неожиданно начал проявлять вопиющую бессердечность. По словам Светония, на гладиаторских играх он «всякий раз приказывал добивать даже тех, кто упал случайно, особенно же ретиариев («бойцов с сетью»): ему хотелось посмотреть в лицо умирающим». Скромный Клавдий не гнушался, «превышая законную кару», бросать преступников диким зверям. Чем больше свободы и власти мог получить простой смертный обитатель планеты, тем больше ему хотелось раздвинуть пределы, заглянуть за ширму мироздания. Раздражители деструктивного стимулировали поиск запредельных удовольствий и экстравагантных ощущений.
Совсем не удивительно, что так постепенно взращивалось общество садистов и маньяков, так как калейдоскоп смерти, прокрученный перед глазами едва ли не каждого, не может быть забыт и долго мучительным эхом отдается в душе. О трансформации сознания колоритно поведал Августин в своей «Исповеди», когда юный христианин в Риме впервые попал в амфитеатр. «Душа его была поражена раной более тяжкой, чем тело гладиатора, на которого он захотел посмотреть; он упал несчастливее, чем тот, чье падение вызвало крик… Как только увидел он эту кровь, он упивался свирепостью; он не отвернулся, а глядел, не отводя глаз; он неистовствовал, не замечая того; наслаждался преступной борьбой, пьянел кровавым восторгом…» Эта яркая картина не требует даже анализа, поскольку поражает своей очевидностью. Детальное изучение нравов Древнего Рима привело Отто Кифера к выводу, что садистские наклонности, «которые спят более или менее глубоким сном в сердце каждого человека, но, однажды проснувшись, неизменно стремятся все к более сильной стимуляции и более полному удовлетворению».
Рим был богат не только жестокостью. Август, стоявший на страже нравов, потерпел в борьбе с разложением общества сокрушительное поражение; ему не помогло даже то, что он отправил в изгнание за разврат свою единственную дочь и любимую внучку. Общество, как выгребная яма, уже наполнилось гнилью, умирая на глазах и источая зловоние, ибо поражены были сами стражи порядка. Отличительной чертой развращенного Рима было провозглашение пороков ценностями и добродетелью. Овидий и Петроний много сделали, чтобы понятие «порядочная женщина» кануло в Лету, институт брака потерял уважение, а полигамия мужчин стала новой традицией. Империя, как рыба, гнила с головы: граждане Вечного города взирали на дочь Августа Юлию, Агриппину Младшую, Мессалину, Калигулу, Нерона и делали свои выводы. Жена императора Клавдия Валерия Мессалина выделялась настолько диким и неистовым развратом, что затмила всех остальных исторических персонажей. Ювенал говорит о ее пристрастии к публичным домам Рима, где сиятельная особа отдавалась многим мужчинам бедного сословия. Оргии Мессалины – это разнузданный секс без намека на любовь, в них августа предпочитала быть одной со многими мужчинами. Прелюбодеяние, по словам Сенеки Старшего, стало наиболее распространенным грехом римских женщин. Очень многие превратно истолковали возможности эмансипации. Гомосексуальные связи и проституция стали обыденным делом. И хотя автор «Истории цивилизации» Вил Дюрант уверен, что безнравственные и фривольные женщины были в меньшинстве, империя захлебывалась в разврате, жестокости и безнравственности. Массы склонны к копированию, коллективная душа менее стойка и более низменна, чем душа отдельно взятого, уверенного в своих целях человека. Цепная реакция, в конце концов, подточила империю, как черви сжирают изнутри яблоко. Но ощущение противоречивых перспектив современного мира заставило Дюранта написать важные, почти пророческие слова: «Здесь, в борьбе римской цивилизации с внешним и внутренним варварством, мы видим нашу собственную борьбу; римские трудности, связанные с биологическим и моральным упадком, – это указательные знаки на нашем сегодняшнем пути…»
