Ознакомительная версия.
А если говорить о себе, то я прекрасно знаю, что, не будь Чехова, я не писал бы так, как пишу. Художественные приемы, использованные в моем рассказе «Морское безмолвие», восходят к приемам англосаксонских романистов начала века, а те, в свою очередь, восходят к приемам Антона Чехова. Разумеется, мои произведения похожи на произведения Чехова не более, чем бывает похож ребенок на одного из своих многочисленных предков, но литературовед без труда мог бы обнаружить в них то, что ведет начало от Чехова. Это, мне кажется, относится и к большинству современных писателей. Вот почему каждый из нас должен питать к Антону Чехову не только чувство глубокого восхищения, но и сыновней любви (Указ. соч. С. 734).
Всем нам, английским прозаикам, следует изучать сборники «Поцелуй» и «Черный монах». Они доставят удовольствие всякому, кто обладает тонким вкусом, а для художника в них заключен глубокий урок. Ни у нас, ни во Франции нет и никогда не было такого писателя, который умел бы материалу жизни, ничуть при этом не искажая его, придавать такую сложную и бесконечно прекрасную форму. Прочтите эти книги, и вы по-настоящему многое узнаете о России, вас омоет целый океан грусти, жестокой и задумчивой, грусти русской жизни, вы познакомитесь с прекрасным… Кто не читал эти два тома, не имеет права называть себя образованным человеком. Я ничуть не преувеличиваю… (Указ. соч. С. 807).
В плеяде великих европейских драматургов – современников Ибсена – Чехов сияет, как звезда первой величины, даже рядом с Толстым и Тургеневым.
Уже в пору творческой зрелости я был очарован его драматическими решениями темы никчемности культурных бездельников, не занимающихся созидательным трудом.
Под влиянием Чехова я написал пьесу на ту же тему и назвал ее «Дом, где разбиваются сердца. Фантазия в русской манере на английские темы».
Это не самая худшая из моих пьес, и, надеюсь, она будет принята моими русскими друзьями как знак безусловного искреннего преклонения перед одним из величайших среди их великих поэтов-драматургов (Указ. соч. С. 809–810).
Я бы сказал, что во многих странах за последние двадцать лет Чехов был самым мощным магнитом для молодых писателей. Это очень большой писатель, но его влияние оказалось в основном пагубным. Потому что метод, которым он так непринужденно пользовался, кажется легким, но в действительности он очень труден для Запада. К тому же Западная Европа познакомилась с его творчеством в период, когда писателями овладело беспокойство и когда им очень хотелось выйти в люди, не затрачивая особых усилий…
Чехов показался именно тем, что требовалось – «кратчайшим путем», и вряд ли будет преувеличением сказать, что бо́льшая часть его последователей так ни к чему и не пришла. Его метод был для них словно блуждающий огонек. Эти писатели, должно быть, думали, что достаточно в точности пересказать все будничные события одного дня и у них получится такой же чудесный рассказ, как у Чехова. Увы!..
Все это вовсе не означает, что я равнодушен к усилиям и достижениям нашей «новой» литературы, которая так перечеховила Чехова, что теперь и сама уже не узнает собственного отца… Я восхищаюсь их предприимчивым усердием, несмотря даже на некоторую рисовку и позу. Но вместе с тем мне невольно приходит в голову – а ну, как они, отбросив искусно и смело всякий намек на форму, на логическую последовательность, утратят при этом и то, что составляет самую суть человеческой жизни?..
Никто из русских писателей старшего поколения не обладал таким глубоким пониманием русского ума и русской души и таким интуитивным проникновением в типично русский характер, как Чехов…
Стиль Чехова похож на однообразные, ровные степи его родины. Его победа в том, что он сделал это однообразие волнующим, таким же волнующим, какой представляется прерия или пустыня тому, кто вступает в нее впервые… (Указ. соч. С. 811).
Чехова, его жизнь и творчество нужно изучать и изучать, потому что он единственный великий писатель среди современных прозаиков… Когда западная литература, будучи не в силах определить характер собственного недуга, с жаром бросалась из одного тупика в другой, в России неизвестный Западу Чехов ясно видел и понимал, какие избрать пути. Сегодня мы начинаем чувствовать, насколько Чехов близок нам, завтра, возможно, мы поймем, как бесконечно он опередил нас…
Чехов, как мы уже сказали, принадлежит нашему поколению… Он весь пропитан разочарованиями, которые мы считаем исключительной особенностью нашего поколения; и все то, что характерно для нашей эпохи повышенной чувствительности, отразилось в нем. И все же – чудо из чудес – он был великим художником. Он не тер себе щек, чтобы вызвать поддельный румянец; не проповедовал веры, которой не имел сам; не стремился снискать себе репутацию мудрейшего из смертных и не баюкал себя сладостными мечтами о золотом веке, в котором все, однако, подчинялось бы ему одному… Он не был, да и не хотел быть чем-то особенным; и все же, по мере того как мы читаем его письма, в нас постоянно растет убеждение, что он был героем, более того – что он и есть подлинный герой нашего времени.
Знаменательно, что, читая его письма, мы забываем, что имеем дело с художником. С первых же строк мы очарованы Чеховым-человеком… Многие мучительные вопросы осаждали его, но он не пытался примкнуть к какой-либо группе, чтобы от них избавиться, не искал спасения в какой-нибудь системе, в которую не верил… Он подвергался злобным нападкам за свое равнодушие к политике, а вместе с тем сделал больше добра ближнему, отдал больше здоровья и сил, чем все прекраснодушные проповедники либерализма и социальных реформ. В 1890 г. он предпринял нечеловечески трудное путешествие на Сахалин, чтобы исследовать жизненные условия каторжников и ссыльных; в 1892 г. он бо́льшую часть года проработал земским врачом в своем уезде, осуществляя профилактические мероприятия против холерной эпидемии, и, хотя в это время он не имел времени писать, он отказался от казенного жалованья, чтобы сохранить за собой свободу действий; он стал душой и организатором помощи голодающим в районе Нижнего Новгорода. С раннего детства и до самой смерти он был единственной поддержкой своей семьи. Если приложить к нему мерку христианской морали, Чехов был святым. Его самопожертвование было безграничным…
Он был гуманистом во всем. Он смело смотрел в глаза действительности, но не забывал при этом и о собственной душе. Для него не существовало антагонизма между наукой и литературой или между наукой и человеческой природой. Для него все это были положительные явления. Люди, и только люди, враждуют между собой. А если бы они научились проявлять друг к другу чуть больше любви и доброты, жизнь стала бы намного лучше. И потому художник обязан прежде всего быть честным человеком…
Ознакомительная версия.
