В том же году Державин, получив от князя Голицына упрек, что он пишет оды только баловням судьбы, пустил по рукам «Оду на возвращение графа Зубова из Персии». Воздав должное генералу, которому Павел I не дал завершить славный поход, уволил в отставку и отдал под надзор в его имении, Гаврила Романович выразил восхищение россиян Суворовым:
«Смотри, как в ясный день, как буре
Суворов тверд, велик всегда!
Ступай за ним! — Небес в лазуре
Еще горит его звезда».
Заставить Суворова признать нововведения стало для Павла I не просто желанием — форменным наваждением. Каждый шаг его и его подручных сопровождался отзывами офицеров и солдат сквозь зубы, что Суворов делал не так! Не выдержав, император предложил мировую и пригласил старика в Петербург. Ждал нетерпеливо: сославшись на «дряхлость», Александр Васильевич ехал не торопясь, проселочными дорогами. Но вот крестьянские лошадки доставили старика в столицу — и вскоре над Павлом I хохотала вся держава!
Выходкам Суворова не было числа. На параде, где войска маршировали, будто заводные игрушки, полководец прочел молитву «Да будет воля твоя» и убежал с криком: «Не могу, брюхо болит!» Новая форма на нем не держалась, привешенная на заду шпага не выпускала его из кареты. Павловского генерала старик вопрошал: «Трудно ли сражаться на паркете»? Намеки императора о возвращении на службу не изволил понимать: так и уехал, испросив разрешения вернуться в деревню.
Оттуда направил Павлу I просьбу отпустить в монастырь, «где я намерен окончить краткие дни в службе Богу». «Пусть меня сделают главнокомандующим, дадут мне прежний мой штаб, развяжут мне руки… Тогда, пожалуй, пойду на службу. А нет — лучше назад в деревню. Пойду в монахи» (П 576, комм. с. 696–697).
«В кабинете врут, а в поле бьют!»
Уход в монастырь был естественным завершением земного пути великого полководца. Он создал и утвердил свою военную систему, уже все доказал. Проведя год в тишине деревенской ссылки, изнемогающий от болезней и ран богобоязненный старик имел полное право думать только о своей душе. Но в Европе с 1792 г. бушевал его страшный враг — война. Революционная Франция, отразив наступление армий монархических государств, начала кровавый поход по континенту, навязывая либеральные ценности и грабительский режим террором.
Суворов понимал, что никто, кроме него, не сможет остановить французов, совершивших, вслед за ним, революцию в военном деле на Западе. Выбора между личным спасением и долгом человеколюбия для старика не было. Противоречия с императором Павлом — идеалистом, представлявшим себе армию как совершенно особое, высшее сообщество, — были не так глубоки, чтобы они с фельдмаршалом не смогли понять друг друга. Это в глубине души чувствовал и Павел. Он не мог сам пойти на попятную. Но когда австрийцы взмолились, чтобы им в помощь прислали Суворова, обрадовался: «Вот каковы русские — везде пригождаются!»
«Граф Александр Васильевич! — воззвал император 4 февраля 1799 г. — Теперь нам не время рассчитываться, виноватого Бог простит. Римский император требует Вас в начальники своей армии и вручает Вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на это согласиться, а Ваше спасти их. Поспешайте приездом сюда и не отнимайте у славы Вашей времени, а у меня удовольствия Вас видеть». В другом рескрипте от того же числа император, ссылаясь на «настоятельное желание Венского двора», поручал Суворову командование всеми союзными войсками в Италии, упомянув, что туда идут два русских корпуса (Д IV. 1).
Суворов получил рескрипты с флигель-адъютантом 6 февраля. На сей раз он не медлил. «Тотчас упаду к стопам Вашего императорского величества!» — гласил ответ Павлу I. «Час собираться, другой — отправляться, — гласил первый приказ его победоносного похода в Италию. — Поездка четырьмя товарищами, я в повозке, а они в санях. Лошадей надобно 18, а не 24. Взять в дорогу денег 250 рублей. Егорке бежать к старосте Фомке и сказать, чтоб такую сумму поверил (т.е. дал взаймы), потому что я еду не на шутку; я тут служил за дьячка и пел басом, а теперь буду петь Марсом!» (П 591 и с. 703).
Судя по письмам, Суворов был практически разорен исками к его имуществу, которым потворствовал император. Он с огромным трудом наскребал денег, ведь предстоял дальний путь, и не только ему. Фельдмаршал со всей страны собрал в поход старых товарищей-офицеров. В зеленом, расшитом по швам бриллиантами мундире при всех орденах он устремился в Петербург и дальше на Запад, к русским корпусам и армиям союзников, чтобы не только остановить, но совершенно разбить французов и покончить с европейским многолетним кровопролитием…
«Веди войну по-своему, как умеешь!» — сказал фельдмаршалу император Павел I, 13 февраля дав в качестве высшей милости не полную власть главнокомандующего, а лишь право обращаться за подкреплениями лично к нему (Д IV. 2). В будущем это неизбежно означало конфликт и опалу, ведь воевать, оглядываясь на Петербург, Суворов не мог. Общение полководца с российским, а затем еще и с австрийским императором было трудным. Для победы ему нужна была полная власть. Но в рескрипте от 13 февраля говорилось, что Суворов будет «предводительствовать войсками под началом эрцгерцога Иосифа», видимо, российскими. Выезжая из Петербурга в Вену 17 февраля, Суворов писал, что назначен командовать именно ими, хотя рескрипт Павла I о подчинении ему русских войск в Италии появился только 1 марта (Д IV. 3–5). Вопрос о назначении главнокомандующим всеми союзными войсками в Италии предстояло решать в Вене. А ведь требование «полную власть командующему» было выдвинуто Суворовым еще в Кончанской ссылке! Он рискнул согласиться — ив итоге победил.
В своем двухлетнем заточении Суворов неустанно следил за событиями мировой политики, которые определялись силой французского оружия. Поразительно, с какой ясностью видел он движения армий и флотов, тайные интриги кабинетов, предрекал судьбы государств и полководцев. Особенно тщательно, с картами и планами в руках, изучал он победные походы рожденных Французской революцией генералов с их новой армией, стратегией и тактикой. Изучал до тех пор, пока не стал точно предугадывать решения французов, которые повторили многие его открытия, но не постигли глубинного смысла войны, а потому неизбежно должны быть битыми.
И перед Суворовым встал вопрос: какой ценой?! Мы с вами знаем эту цену, как она сложилась в реальной истории: 15 лет жесточайших войн, покоренный Мадрид, Вена и Берлин, сожженная Москва, беспощадные «битвы народов», зверства регулярных войск и партизан, миллионы трупов. Суворов, как хирург, предпочитал действовать скальпелем, а не топором. Грядущих бедствий можно было избежать, вылечив в теле Европы одну точку — Париж, где с 1795 г. душила революцию продажная Директория. Именно там был руководящий центр прежде освободительных, а теперь грабительских армий, устрашавших монархическую Европу.
