169
Не из этих ли хризантем выросли впоследствии строки в «Поэме без героя»:
И была для меня та тема,
Как раздавленная хризантема
На полу, когда гроб несут.
Первые три стихотворения написаны в начале двадцатых годов и посвящены памяти Гумилева: «Все души милых на высоких звездах», «Пятым действием драмы» (БВ, Седьмая книга; № 34 и № 35) и «В том доме было очень страшно жить»; № 36. «В том доме…» А. А. собиралась ввести в «Эпические мотивы», а еще позже – в «Северные элегии» (сделав ее третьей). Но работа над элегией осталась незавершенной, и потому А. А. не хотела ее печатать. (В сб. «Памяти А. А.» элегия опубликована как неоконченный набросок.)
«Страх, во тьме перебирая вещи» – ББП, с. 168; № 23.
«Теперь не знаю, где художник милый» и «Храм Ерусалимский» – строки из «Эпических мотивов», из второго и третьего отрывка (БВ, Anno Domini).
Анна Николаевна Энгельгардт (1896–1942) – вторая жена Гумилева.
А. А. подозревала, что Тане Смирновой, ее соседке, матери Вали и Вовы, поручено за нею следить, и обнаружила какие-то признаки этой слежки. «Всегда выходит так, – сказала она мне, – что я сама оплачиваю собственных стукачей».
Деятельностью Двора Чудес А. А. называла надзор, который постоянно чувствовала, – надзор за собой и своими рукописями.
«Настя» – Анастасия Николаевна Чеботаревская (1876–1921) – писательница, переводчица, жена поэта Федора Сологуба.
Об отношении Н. Гумилева к стихам Анны Ахматовой см. ее собственную прозу в «Литературном обозрении», 1989, № 5, с. 11–12.
«Сероглазый король» – БВ, Вечер.
Кто такой Ф. и почему «вызов Ф.» был дурным знаком для книги Ахматовой – я не помню.
Надя Р. – Надежда Януарьевна Рыкова (1901–1996), литературовед, переводчица, специалистка по французской и английской литературе, – работала в то время редактором в Гослитиздате.
Строки после строки «Что кувыркались в проруби чернильной»; № 37.
Когда мы говорили в те годы с А. А. об «Анне Карениной» – мне ее мысль казалась интересной, но неверной, придуманной… Года через два я случайно взяла в руки один из старых толстовских томов «Литературного наследства»: там напечатана глава, выброшенная впоследствии Толстым из окончательного текста. В один из отъездов Вронского Анна, скучая и сердясь, просит гвардейского офицера, о котором знает, что он был влюблен в нее, проводить ее на цветочную выставку; в полутьме кареты она ведет себя столь вызывающе, что, когда они доезжают до места и он открывает перед нею дверцы, – в этом жесте больше презрения, чем учтивости.
Прочитав эту главу, я поняла, что, хотя Толстой и вычеркнул эти страницы, – А. А. глубоко проникла в его замысел.
Об этом отношении Ахматовой к Толстому не раз будет говориться в томе втором моих «Записок» («полубог» – отзывалась она о нем иногда…). Шутливое же прозвище «мусорный старик» возникло так: Б. В. Томашевский вскоре после кончины Толстого посетил Ясную Поляну и пытался расспрашивать о нем местных крестьян. Они же в ответ на расспросы о Льве Николаевиче упорно рассказывали о Софье Андреевне. Когда же Б. В. Томашевский попытался перевести все-таки речь на Толстого, один крестьянин ответил: «Да что о нем вспоминать! Мусорный был старик».
По-видимому, ошибка моей записи. У Стефана Цвейга нет книги о Леонардо да Винчи, но есть работа о Фрейде.
Речь идет о каком-то эпизоде из истории хлопот о Леве, и поэтому зашифровано. Вспомнить теперь, о чем именно речь, – не могу.
«Уже на коленях пред Августом слезы лила» – строка из стихотворения «Клеопатра».
«Верочка» – Вера Николаевна Аникиева; «высокий отзыв» о поэзии Ахматовой – строки в рецензии Л. Рахмилевича на книгу Есенина, где имя Ахматовой названо среди «замечательных поэтов» (см. «Ленинград», 1940, № 5).
У меня в это время в полном разгаре была базедова болезнь.
Думаю, что «Ш.» – это Шура, то есть Александра Степановна (в замужестве Сверчкова, 1875–1952), сводная сестра Николая Степановича Гумилева, дочь его отца от первого брака. «Не послушался меня…» – это упрек Леве.
Деньги же А. А. просила, я думаю, передать своей свекрови, Анне Ивановне Гумилевой, которую очень любила.
БВ, Вечер; № 38.
БВ, Вечер; № 39.
Прошу читателя сопоставить это мое наблюдение с несколькими строками из статьи Н. В. Банникова «Высокий дар» (т. е. из послесловия к кн.: Анна Ахматова. Избранное. М.: Худож. лит., 1974, с. 552).
«Понимает она, – записал один ее собеседник, – угадывает, схватывает с удивительной тонкостью и верностью», – цитирует мои «Записки» Банников. Схватывает и цитирует он с полной верностью, только ссылки на источник – нет, и я – собеседница – превращена в собеседника. Подобных цитат – то откровенных, то полуприкрытых, то превратившихся в вольные пересказы моего дневника – в послесловии Банникова немало. (Наиболее разительные: см. с. 546, 551, 554). Зато ссылки на мою работу – ни одной.
Начав в 1966 году работать над своими «Записками», я не предназначала их для распространения. Я постоянно показывала их только исследователям творчества и биографии Анны Ахматовой – К. Чуковскому и академику В. М. Жирмунскому, а также тесному кругу ее близких друзей. Но случилось так, что один экземпляр «Записок» выскользнул из-под моего контроля и некоторое время вел самостоятельную жизнь. По-видимому, в ту пору он и сделался добычею Банникова; автор статьи «Высокий дар» не постеснялся использовать мой труд без моего ведома, вопреки моей воле, твердо ведая только одно: имя автора «Записок» на родине – запрещенное имя и возможности протестовать автор лишен.
Выход в свет моих «Записок» за рубежом (в 1976, 1980 и 1984 годах) нисколько не помешал желающим обворовывать меня дома. Напротив, хищников оказалось множество и им было раздолье.
О запрете на мое имя см. «Записки», т. 2, а также книгу «Процесс исключения» (1979 и 1990). Несмотря на снятие запрета, Банников снова в 1989 году забыл назвать мое имя в предисловии к сборнику: Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы. М.: Молодая гвардия.
БВ, Anno Domini; № 40 и № 41.
