Фартук кузнеца
(Древнейшая иранская легенда)
В истоках древности великого Ирана
Жил царь свирепый, именем Зохак.
Кровавою и гнойной раной
Он разъедал страну, как печень рак.
Средь всех царей, коварных, свирепейших,
Людей простых топтавших в прах,
Не находилося чудовищ злейших,
Чем страшное чудовище, Зохак.
В дворце роскошном или в храме, на базаре
На коромысле двух своих плечей
Всегда носил он отвратительную пару
Узорчатых гигантских змей.
Те змеи были вовсе не простые,
А слуги верные мучителей-царей
И ели кушанье одно: густые
И свежие мозги удавленных людей.
По всей стране царил безумья ужас,
Но в тишине ночей уж зрел отпор:
Тугой, медлительною мыслью тужась,
Народ готовил острый на царя топор…
На свете жил тогда, среди других людей,
Огромный Кауэ, искуснейший кузнец,
Могучий богатырь. Семнадцать сыновей
Пожрали змеи у него, как волки двух овец.
И лишь один-единственный остался сын,
Но на него точил уж зубы властелин…
Собрал кузнец всех рабочих людей,
С молотками, стамесками, пилами,
Фартук кожаный свой из шкуры зверей
Прикрепил он ручищами сильными
К древу прочному, знаменем сделав
Свободы великого дела.
И пошел он храбро в мятежный поход
Со своим ремесленным людом,
И царя разгромил рабочий народ:
От смерти тот спасся лишь чудом
И в страхе к горе Демавенду бежал,
Но здесь его Феридун приковал
К вулкану крепкою цепью.
И весь народ, как дитя, ликовал,
Узрев конец лихолетью…
Простой кожаный фартук чтили люди в веках,
Как знамя великой победы.
Но богатые выкрали кожаный стяг,
Чтоб накликать новые беды…
Они знамя простою покрыли парчой,
Алмазов, сапфиров звездами,
Рубинами, пурпуром и бирюзой,
Тяжелой оправы дарами.
Никто уж поднять тяжкой ноши не мог,
Никто не видел прежних дорог
К простому фартуку кузнеца,
За народную долю бойца…
И снова настали лихие года,
И снова царит над страною нужда.
Но время придет, и где-то найдет
Свое знамя Ирана народ?
Утро 20.VII.37 г.
«Еще только воровство может спасти собственность, только клятвопреступление — религию, только прелюбодеяние — семью, только беспорядок — порядок».
К. Маркс
«Ничто не пахнет так мерзко, как сгнившая лилия».
Шекспир
Среди болот загнивших мира,
Средь дыма черного и вражеских траншей,
Безумных оргий пьяного сатира —
Зловонный урожай червей.
Вердена нежной скрипки пенье,
То тленья смертный аромат,
Мистические озаренья,
Что «Падалью» Бодлера говорят.
И странная экзотика Рэмбо,
И чёрт у Мережковского серьезный,
И утонченные кошмары По —
То пятна чумные болезни грозной,
То на гнилых стволах роскошные грибы,
Что яд сочат на пиршество судьбы…
А рядом арлекины и шуты,
Ватаги наглых акробатов,
Бездушья сутенеры и коты,
Сосущие отвсюду сок дукатов,
Поодаль истощенные мозги
Академических окаменевших мумий,
Напыщенной и важной мелюзги,
Тщеславия ходячего безумье.
Повсюду гниль и гнили слизь.
Альковное, салонное искусство
С притоном, с кабаком в один клубок сплелись
В бессилии больного чувства.
И вот теперь фашист-герой
С пустою тыквой-головой,
Элементарный, как полено,
С собой
Приносит перемену:
Жуя жвачку воловью
Болото осушает… новой кровью.
20. VII.37 г.
«Vanitas vanitatum et omnia vanitas» («Суета сует и всяческая суета»).
Экклезиаст
«Считать последним словом мудрости сознание ничтожности всего, может быть, и есть на самом деле некая глубокая жизнь, но это — глубина пустоты, как она много выступает в античных комедиях Аристофана».
Гегель, ХД1,48
Всё — суета сует,
Всё в мире сем ничтожно:
И счастия привет,
И море злейших бед,
И то, что правильно, и то, что ложно.
Так формулировал премудрый Соломон
Пессимистический канон.
Но с равным правом можно
Всё формулировать противоположно
И воспевать миров величье
И бесконечности глубинной безразличье…
Сенека старый утверждал,
Что смерть — предельный идеал,
А Лейбниц, в философии Панглосс,
Пел песнь об этом мире,
Как ученик-портной о короля мундире,
Расшитом золотом по промыслу Творца,
Миров зиждителя и всех монад Отца.
Но пессимизма философского понос
То — паразитов жизнью пресыщенье,
Мозгов усталых Katzenjammer,
Тех импотентов наукоученье,
У коих весь ток жизни замер
И измеренье мысли высоты
Есть измеренье… пустоты!
Наивности Панглоссов
Младенческих запросов
Не могут разрешить:
Их только овцам пить…
И радость, и страданье
Застряли в складках бытия…
Не в волнах забытья,
А в пламенном исканье,
В преодолении страданья
Есть радость высшая Творца,
Активности, не знающей конца.
У жизни в ней самой ее же оправданье.
Не нужно санкций ей иных,
Аргументов наивных и пустых.
23. VII. 37 г.
Крики, хрипы, лязг и визги,
Грохот, хохот, барабан,
Дробь, и брань, и крови брызги —
У горилл гремит канкан.
Посреди — костер огромный,
Треск, и шип, и хруст хрящей,
Кто-то злой и кто-то темный
Дров приносит, груз костей.
Книги бросил на растопку,
Черной гарью дым взвился,
От земли, кроваво-топкой,
Пар зловещий поднялся.
Волосатых рук сплетенье,
Топот ног и звоны шпор,
Скрежет, чавканье, сопенье,
Похотливый разговор…
Вот уж звезды догорели,
И костер давно потух,
«Heil» кричит на мертвом теле
Раскричавшийся петух…
15. VIII.37 г.
