Карл Сэндберг - Линкольн

Президент ответил:

— Это мне напоминает один случай.

Она тут же отрезала:

— Я пришла сюда не для того, чтобы слушать разные истории. В газетах ежедневно печатаются истории более интересные, чем любая ваша.

Президент тогда пытался, по ее словам, улестить мисс Дикинсон. Он сказал ей, что как оратор она лучше, нежели он. И под конец Линкольн произнес:

— Что могу я вам сказать: если радикалы хотят, чтобы я руководил, пусть они мне не мешают.

И мисс Дикинсон поделилась с бостонской аудиторией:

— Когда я это услышала, я вышла и сказала своей подруге, что это моя последняя беседа с президентом Линкольном.

Вежливый, лысый, большеротый Уильям Ллойд Гаррисон, помогавший развитию движения аболиционистов, попал когда-то из-за этого в тюрьму, и час спустя он стоял уже под виселицей с петлей на шее, среди беснующейся толпы. Теперь верный Линкольну, старый боевой конь Гаррисон, выступил в его защиту: «Разве президент зашел так далеко в своих действиях, что народ его больше не поддерживает? (Нет! Нет!) Мистер Линкольн продвигал дело освобождения негров с той необходимой быстротой, которая соответствовала желаниям народа… А что можно сказать о Фремонте? Ни слова не сказал он о провозглашенной президентом амнистии. Президент поставил под ружье сто тысяч негров, а от Фремонта по-прежнему ни слова одобрения».

В начале 1864 года нью-йоркская «Уорлд» предложила кандидатуру генерала Мак-Клеллана, как единственного патриотичного человека, хорошего происхождения, достойного быть выдвинутым демократической партией и способного сокрушить Линкольна. «Уорлд» служила интересам ряда финансовых, промышленных и транспортных компаний, представленных в политике Эрастом Корнингом и Дином Ричмондом из нью-йоркской компании Центральной железной дороги и Уильямом Генри Аспинуолом, главой пароходной компании Нью-Йорк — Сан-Франциско и железной дороги длиной в 49 миль на Панамском перешейке, которая принесла ему только до 1859 года 6 миллионов долларов прибыли. Непосредственным и доминирующим представителем этих кругов был Белмонт, самый выдающийся в политическом и финансовом мире Америки еврей, выходец из Германии.

В свое время, после интервью с Линкольном и Сьюардом, Белмонт поехал в Европу и без особого шума предупредил финансистов, что конфедерация южан — ненадежный дебитор, и этим нанес большой ущерб Югу. Из Англии он прислал короткое сообщение об интервью с Пальмерстоном, который сказал: «Нам не нравится рабство, но нам необходим хлопок, и мы ненавидим ваш защитительный тариф Мориля». Белмонт помог мобилизовать и экипировать первый полк из немцев, завербованных в Нью-Йорке. Он послал в Вашингтон несколько строк, надеясь, что это письмо будет показано Линкольну. «Наступил момент, когда мистер Линкольн должен решиться следовать какой-либо определенной линии действия. Пытаясь ублажить всех, он не удовлетворит никого». Линкольн ответил ему длинным письмом, в котором он настаивал на том, что его политика реконструкции была ясна для тех, кто готов был не только читать, но и понимать, а не писать жалобы.

Белмонт финансировал газету «Уорлд», и издатель ее Мантон Марбл выполнял требования Белмонта. «Уорлд» напечатала статью в одном из апрельских номеров, в которой обвиняла президента в том, что он убил свободу слова и печати в Америке, хотя тут же, уверенная в своей безнаказанности, писала, что «у той кучки сообщников, которые иногда собираются у президента, анекдоты Линкольна отнимают столько же времени, сколько и вопросы огромной государственной важности для нации, разделенной предателями, оседланной фанатиками, — нации, несущей на себе проклятие и бремя слабоумного правительства, деяния которого лишь немногим менее преступны, чем прямая измена».

11 февраля 1864 года «Уорлд» озаглавила передовицу «Вправе ли президент переизбрать самого себя?».

Сторонники традиции одного срока ждали выступления Линкольна, но так ничего от него и не дождались. Неделя за неделей проходили, а президенту как будто нечего было сказать, у него даже анекдота никакого не нашлось по поводу второго президентского срока. Он выжидал неизвестно чего.

Между тем мучительная кровавая драма продолжала разыгрываться под барабанный бой и стоны агонизирующих. Три года линии фронтов менялись, извивались, солдаты находили новые жертвы для истребления, но ни одна сторона так и не смогла окончательно истребить другую. Любой человек на фронте и в тылу должен был бы считать себя ничтожным по значению в эти дни крови и грязи. Было ли это время подходящим для того, чтобы все забыть и заняться политическими комбинациями, торговаться из-за кандидата, имея в виду выборы, предстоящие в ноябре? Там, далеко, в мороз или дождь, под бледным светом луны лежали у костров люди, завернувшиеся в одеяла. Это они фактически продиктуют результаты выборов в ноябре, их действия повлияют на решения избирателей.

Свэтт, выполнявший секретные поручения, слишком щекотливые, чтобы их можно было доверить почте или телеграфу, отметил в начале 1864 года, что противники Линкольна уже больше года деятельно готовятся к выборам. «Чэйз организовал три или четыре тайных общества, он роздал неимоверное количество должностей во всех уголках страны. И Фремонт неустанно трудился. Только Линкольн ничего не предпринимал ни для того, чтобы помешать им, ни для того, чтобы улучшить свои шансы». Линкольн руководил любым делом, игнорируя противников, игнорируя все мелкие факторы, но очень точно взвешивая значение событий и огромные силы, дающие нужные результаты.

Дик Ейтс, губернатор Иллинойса, в начале 1864 года выступил в Брайан Холле: «Политиканы могут стараться вовсю, но это бесполезно, — народ хочет старину Эйби и никого другого (аплодисменты). Признаюсь, я за него с самого начала и буду за него до самого конца, а также в промежутке между этими пунктами (аплодисменты). Во время переправы нечего менять коней… Из моего продолжительного знакомства с Линкольном я сделал вывод, что он не только самый честный человек, когда-либо созданный богом, но и самый ясномыслящий, хладнокровный, рассудительный государственный муж, какого когда-либо знала история мира».

У Линкольна не было раз и навсегда установленных, «замороженных» норм поведения. Его внимательный глаз улавливал свет и тени, цвет и массу в том потоке высказываний и реальных сдвигов, которые именуются общественным мнением. Его методы и настроения приноравливались к настроениям народа в условиях демократии, при которой, несмотря на войну, сохранялась значительная доля свободы слова и печати.

Его совесть и соображения целесообразности подсказывали ему — верно или ложно, на благо или на несчастье, — что по всей справедливости он сам должен и впредь быть орудием американского народа, чтобы довести войну до конца и, если удастся, перевязать раны и залечить рубцы, избежав ненужной мести.