В начале декабря отца перевели в тюремную больницу, и мачеха наконец вздохнула свободно. У него была чистая комната с белыми стенами, настоящие окна — чего еще желать после четырех месяцев в темной камере? Единственно огорчало, что больница была далеко от дома и дорога туда и обратно с тяжелыми корзинками изматывала ее. Большую часть пути она шла пешком, трамваи ходили только в центре города. В это время ее уже мучили боли в груди. Раз–другой она разрешила девочкам, рвавшимся помогать, приехать к ней в Петроград, но после того, как Ирину сбил автомобиль, даже не остановившийся потом, больше она не брала их с собой. Мачехе теперь разрешили чаще навещать отца, она проводила у него больше времени, они разговаривали в его палате без свидетелей. Она воспрянула и думала только о том, как перевести отца из тюремной больницы в какую нибудь частную клинику.
Находились люди, предлагавшие устроить отцу побег. Надзор в больнице нестрогий, и, возможное дело, ему удастся ускользнуть. Отец не принял возможность освободиться ценой жизни кузенов, остававшихся в тюрьме. Зато княгиня Палей последовала совету отослать девочек к друзьям в финский санаторий, где о них хорошо позаботятся.
На Рождество Ольга Валериановна застала в больнице совершенный бедлам и скоро узнала тому причину. Власти нашли, что режим в больнице чересчур мягкий, и сменили все начальство. В тот день она видела отца в последний раз. Как она ни старалась, ей не давали больше свиданий. У нее опустились руки, но не настолько, чтобы дважды, а то и трижды в неделю не тащиться по сугробам в больницу с тяжелыми передачами. Она стояла на холоде и высматривала его в окне, не обращая внимания на караульных, с бранью, прикладами гнавших ее прочь. Время от времени ей воздавалось: няня или сестра передавала записку. И врача к нему не допускали, хотя отец был плох. Так прошел месяц, даже больше.
Наконец, 28 января ей сказали в больнице, что отца забрали в управление Чека. Странным образом это не встревожило ее. Раз его не вернули в тюрьму, она полагала, что он в безопасности. Может быть, дело идет к освобождению. Ее единственно заботило его здоровье, она ломала голову, как передать продукты, в которых он так нуждался. Однако на следующий день вернулся страх, и какой! Чуть свет она кинулась в Чека, потом в тюрьму, и нигде ничего не узнала. Шли часы, она все больше отчаивались, обзванивала разных начальников, выслушивала уклончивые, а чаще глумливые ответы. И второй день был такой же. Рано утром 30 января 1919 года к ней пришел некий друг. Он велел немедленно звонить жене писателя Горького, которая уже выручала ее, и спросить, что происходит. Та успокоила мачеху, сказала, что Горький возвращается из Москвы, там теперь правительство, он добился освобождения всех великих князей. Услышав это, друг протянул княгине Палей утреннюю газету. В ней приводился длинный список расстрелянных предыдущей ночью, среди прочих были великие князья Павел Александрович, Николай Михайлович, Георгий Михайлович и Дмитрий Константинович. Она упала в обморок. Когда она пришла в себя, перезвонила жена Горького и подтвердила это известие.
Все кончилось. После месяцев тревоги, исступленной деятельности, усилий, страданий и надежд образовалась ужасающая пустота. Отца не стало, ей больше не для кого было стараться, она уже была не нужна ему, одинокая, бесполезная, потерянная. На нее нашел какой то столбняк, ей все стало безразлично.
Много позже, уже в Финляндии, она узнала подробности происходившего в больнице после Рождества вплоть до 28 января, то есть в то время, когда ей не разрешали видеться с отцом, и прежде всего она узнала о событиях 28 и 29 января, когда безуспешно добивалась сведений о нем. Врач тюремной больницы, такой же заключенный, поведал ей все, о чем ниже рассказ. В разговорах с нею я не решалась и близко подойти к предсмертным часам отца и узнала о них только из ее книги, изданной на французском языке в 1923 году. В основном я излагаю ее словами, иногда чуть подсократив.
Смена начальства в больнице отразилась на всех заключенных, в частности, положение отца значительно ухудшилось. Ему создали массу неудобств, лишили отдельной комнаты.
«Днем 28 января в больницу за мужем приехал на автомобиле чекист. Тюремный комиссар вызвал врача и велел сказать «заключенному Павлу Романову», чтобы тот собирался. Врач отправился в палату, где великий князь помещался с другими заключенными, в том числе полковником царской армии.
— Меня послали сказать вам, — обратился к мужу врач, — чтобы вы собрали вещи и оделись, вас заберут отсюда.
— Я свободен? — радостно воскликнул муж.
— Мне приказано приготовить вас к выходу, вас повезут в Чека.
— Возможно, вас освободят, — сказал полковник. Великий князь покачал головой.
— Нет, — сказал он, — это конец. Я знаю, теперь это конец. Некоторое время я чувствовал его приближение. Обещайте, доктор, передать жене и детям, как сильно я их любил. Хотелось бы перед смертью попросить прощения у всех, кому я мог навредить, кого обидел. Ну что ж, — кончил он твердым голосом, — помогите мне собраться. Пора.
Его отвезли в Чека. Вечером следующего дня он попросил освобождавшегося грузина позвонить жене и сказать, где он находится. Из страха, а может, не имея возможности позвонить, грузин не исполнил его просьбу.
В десять часов вечера великого князя отвезли в Петропавловскую крепость. Туда же из тюрьмы доставили других великих князей. Всех отвели в Трубецкой бастион, где прежде содержались политические преступники. Дальнейшее рассказал тому же больничному врачу старорежимный надсмотрщик крепостных тюрем. В три часа ночи в бастион спустились два солдата, они велели великим князьям раздеться по пояс и вывели их на площадь с собором, где после Петра Великого хоронили всех Романовых. Их выстроили перед глубоким длинным рвом, где уже лежало тринадцать тел, и расстреляли. За несколько секунд до выстрелов старый тюремщик слышал голос моего мужа: «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят».
Существуют и другие, не менее драматичные версии последних минут жизни моего отца, но источники их ненадежны и повторять их излишне.
Неделю спустя после трагедии друзья и родственники устроили мачехе побег из Петрограда — сама она ничего не могла решить за себя — и сочли, что всего лучше будет отправить ее в Финляндию, к дочерям. Она поразительно легко перешла границу.
Очень скоро она была уже в Раухе, где в санатории были ее дочери. Здесь ее встретили врач и женщина, последние недели присматривавшая за девочками. Они не только не знали, как сказать им о смерти отца, но даже не решались известить о приезде матери.
