«НАЦИОНАЛИЗИРУЕМ СОБСТВЕННОСТЬ ИМПЕРИАЛИСТОВ-ЯНКИ! РОДИНА ИЛИ СМЕРТЬ!»
Чем ближе к заводу, тем чаще наш «виллис» обгонял пешеходов, всадников. Шагали отряды крестьянской милиции. Все шли как на праздник: с песнями, с веселыми возгласами, со смехом.
…Мы въехали на широкий двор сахарного завода. Он был уже заполнен крестьянами, ожидавшими начала митинга. Прошли в здание конторы завода, где только что закончил заседать комитет по национализации. По коридору навстречу нам двое милисианос несли огромный портрет в золотой раме. На портрете жирный мужчина с маленькими плутоватыми глазками, мясистым носом — бывший хозяин Медиа Луна.
— Куда несете? — спросил я ребят.
— На свалку!
А Феликс Перес, проводив их взглядом, сказал: «Они понесли на свалку не только сеньора Висенте, но и его хозяев из «Юнайтед фрут компани». Вы, надеюсь, слышали об этой монополии»…
Кто же не слышал о «Юнайтед фрут»! Об этой могущественнейшей империи золота и фруктовых соков. Президенты и диктаторы склоняются в низком поклоне, когда приказывает «Юнайтед фрут». Полиция, войска содержатся на деньги «Юнайтед фрут». Земли орошаются кровью людей, осмелившихся восстать против могущественнейшей империи «Юнайтед фрут».
— Он был верным псом компании «Юнайтед фрут», этот сеньор Висенте, — сказал Феликс Перес, кивнув головой вслед парням, которые понесли на свалку портрет бывшего владельца Медиа Луна. Добрые глаза Феликса сверкнули гневом. Он добавил: — Если бы вы знали, сколько горя испытали люди, которые собрались сегодня на митинг! У каждого из них свои счеты с «мамитой Юнай»… Пойдемте, — сказал он, шагнув через порог, направился к трибуне.
Толпа смолкла, когда Феликс начал свою речь. Говорил он долго. Кубинцы любят долгие речи. Феликс говорил о тяжелом прошлом, о том, что испытал он, крестьянин-бедняк, что испытали все, кто слушал его. Когда он произнес слова «тиемпо муэрте», толпа заколыхалась, словно каждый из этих людей хотел сказать:
«Смотрите на меня! Взгляните на всех нас! Мы без страха выгнали янки со своей земли. И никогда больше не будем рабами янки!»
Феликс Перес кончил речь, а над толпой долго гремело:
— Куба — си, янки — но!
Вечера в ущелье Магдалены
Итак, мы с Киселевым едем в Сьерра-Маэстру. Путь в горы предстоит нелегкий, поэтому снаряжаемся в поход тщательно. Купили в Сантьяго горные ботинки на толстой подошве, легкие плащи, рюкзаки. Из киноаппаратуры приготовили только самое необходимое. Зато пленки взяли с запасом.
С машинами мы распрощались очень скоро. Произошло это в маленькой деревушке, где кончалась автомобильная дорога. Дальше — пешком.
Нас ожидали в деревне несколько парней — солдаты Повстанческой армии. Они взвалили на плечи часть наших грузов.
Мы с Киселевым двинулись по узкой тропе. Чем дальше в гору, тем более крутой и скользкой становилась тропа. Накануне прошел проливной дождь. Ноги разъезжались, скользили, утопали по щиколотку в жидкой грязи. Скоро мы уже не шли, а карабкались. Очень трудно! Придерживаться за ветви деревьев можно только одной рукой — другая крепко сжимает камеру.
Иногда возникал мелодичный звон колокольчика, и из-за поворота показывались идущие навстречу мулы, навьюченные мешками с кофе. На последнем муле обычно сидел крестьянин. Громко щелкая бичом, он подгонял животных, осторожно ступающих по тропе.
Шесть дней провела наша киногруппа в горах Сьерра-Маэстра. Минас дель Фрио — Шахты Холода — так почему-то называется место, где долгое время был штаб повстанцев, часто менявший место в горах. Отсюда хорошо просматривается долина.
Я представил, как в ясные дни смотрели Фидель и Че Гевара отсюда в голубые дали острова. А взоры шести миллионов его соотечественников были устремлены к этим горам; отсюда неслись позывные: «Говорит Сьерра-Маэстра! Говорит Радио ребельде — Радиостанция Повстанческой армии Кубы!»
Сколько раз Батиста сообщал, что повстанцы разгромлены. Но неизменно вслед за этим раздавался в эфире голос:
«Говорит Сьерра-Маэстра!»
Прошло много времени, с тех пор как Повстанческая армия спустилась с гор в равнины. Барбудос пришли в Гавану. А в горах Сьерра-Маэстра жизнь продолжается. Здесь проходят военную подготовку отряды народной милиции. Фидель сказал:
«Пусть каждый милисиано пройдет испытания в Сьерре. Поночует в холодных ущельях. Поднимется на Туркино — самую высокую точку хребта».
И не только бойцов народной милиции обязал Фидель пройти суровую школу жизни в горах. Он сказал юношам и девушкам, которые готовятся стать учителями начальных школ:
«Диплом ожидает вас в горах Сьерра-Маэстра! Там вы будете сдавать экзамены. Почетное звание народного учителя вы получите там, где воины революции завоевывали победу».
Удовольствие от ночлега в гамаке я испытал, живя в горах, в лагере народных учителей. Партизанский гамак — это кусок брезента, с обоих концов схваченный крепкой веревкой. Полотнище, растянутое между двумя деревьями, образует люльку. В нее залезаешь, как в легкую, качающуюся на воде байдарку, которая, того и гляди, перевернется. Под тяжестью тела люлька натягивается и сжимает тебя так, что трудно повернуться. Мышцы немеют, лежишь, словно тебя спеленали.
В лагере учителей-добровольцев в горном ущелье Магдалены я прожил три дня. Совершил с учителями-добровольцами большой горный переход, отдыхал с ними, снимал их жизнь, учебу, труд. Вечерами отвечал на тысячи вопросов о нашей стране, о советской молодежи, о нашей литературе и поэзии, о наших городах и университетах, о советских школах и театрах.
* * *
Как же долго не был я в Гаване! Мне казалось, что, шагнув через порог вестибюля отеля «Гаване либре», я принес сюда ароматы горных трав Сьерра-Маэстры, шум моря, мычание коров с фермы Сан-Франциско. Я чувствовал себя неловко в запыленном, застиранном, видавшим виды военном костюме, в ботинках, покрытых пылью. Здесь в отеле было все так чисто, чинно.
Поднявшись на двадцать первый этаж, я сразу вышел на балкон, чтобы окинуть взглядом Гавану, белые стволы небоскребов.
Умывшись и переодевшись, я спустился вниз. Хотелось побродить по улицам, потолкаться в толпе, купить газету, выпить чашечку кофе.
Гавана прихорашивалась к празднованию Нового года. Ее улицы украшались гирляндами лампочек, зелени, красочными плакатами. В новогоднюю ночь на каждом перекрестке люди будут весело отплясывать пачангу и румбу.
И все же воздух насыщен тревогой. На каждом шагу блиндажи из мешков с песком. У дверей, у ворот — вооруженные люди. Не солдаты, а бойцы народной милиции. Рабочие, студенты, служащие. Юноши, девушки, пожилые люди.
