В июле Шепарда начал беспокоить звон в левом ухе и периодические головокружения — это были симптомы болезни Менье, поражающей среднее ухо. Как и Слейтону, ему пришлось отказаться от активной деятельности астронавта, и летать он мог только на самолетах, со вторым пилотом на борту. А Слейтон тем временем принял решение, немыслимое для большинства кадровых офицеров. Он уволился из авиации после девятнадцати лет службы: не хватало всего года для получения пенсии, этой золотой награды, сиявшей на горизонте сквозь все эти годы финансовых трудностей. Проблема Слейтона состояла в том, что руководство военно-воздушных сил решило отстранить его от полетов по состоянию сердца. А как гражданский сотрудник НАСА он мог летать на высокотехнологических самолетах сколько угодно, если только его сопровождал второй пилот. Он мог повышать квалификацию, у него сохранялся статус летчика, и он надеялся, что рано или поздно докажет: у него есть нужная вещь, чтобы подняться в воздух в качестве астронавта. А в сравнении с такими соображениями пенсия значила не так уж и много.
19 июля Джо Уокер поднял Х-15 на 347 800 футов, то есть на шестьдесят шесть миль, побив прежний рекорд в 314 750 футов, установленный Бобом Уайтом годом раньше. А 22 августа Уокер достиг высоты 354 200 футов, или шестьдесят семь миль, то есть преодолел границу космоса на семнадцать миль. Кроме Уайта и Уокера только один человек поднимался на Х-15 выше пятидесяти миль. Это был дублер Уайта Боб Рашуорт, который в июне достиг высоты 285 тысяч футов — сорока четырех миль. В военно-воздушных силах установили практику награждать петлицами с надписью «Астронавт военно-воздушных сил» всех военных пилотов, кто поднимался выше пятидесяти миль. Да, они использовали само это понятие: астронавт. И теперь у Уайта и Рашуорта, первого пилота и пилота-дублера Х-15, были такие петлицы. Джо Уокер, как штатский сотрудник НАСА, для этого не подходил. Поэтому старые приятели Уокера из Эдвардса пригласили его на обед в ресторан, где они немного выпили и прикололи ему на грудь картонные петлицы. На них было написано: «Асстронавт»[3]
28 сентября семеро астронавтов «Меркурия» отправились в Лос-Анджелес на торжественный банкет, устроенный Обществом летчиков-испытателей. Вдова Айвена Кинчелоу, Дороти, вручила им Премию Айвена С. Кинчелоу за выдающиеся профессиональные навыки в проведении летных испытаний. В прессе этому событию посвятили не больше абзаца, да и тот был списан с текста речей астронавтов. После всех этих медалей «За отличную службу», после парадов и выступлений перед Конгрессом, после всех наград, которые только могли придумать политики, частные учреждения и Благовоспитанное Животное, Премия Айвена С. Кинчелоу не казалась чем-то особенным. Но для семерых астронавтов этот вечер значил очень много. Блистательный Кинч, белокурый красавец-пилот, был самым знаменитым из погибших пилотов, летавших на ракетных истребителях, и он наверняка установил бы свои собственные порядки в авиации, будь он жив. Он назначил бы Боба Уайта первым пилотом Х-15 и бог знает, что еще он сделал бы. В авиации существовало множество наград, но Премия Кинчелоу — за «профессиональные навыки» — считалась в братстве тест-пилотов главной. Семеро парней наконец-то замкнули круг и восстановили свою несколько пошатнувшуюся славу. Они добивались того, чтобы в проекте «Меркурий» пилоту досталась подобающая роль, и, шаг за шагом, добились этого. Полет Купера показал, что космическим кораблем можно управлять классическим образом, рискуя жизнью. А теперь они добились последнего, в чем им отказывали на протяжении нескольких лет, в то время как вся нация безоговорочно боготворила их: истинные братья признали их равными, признали тест-пилотами космической эры, по праву занимающими вершину пирамиды нужной вещи.
Летом Кеннеди выступил по телевидению, объявив нации, что достигнуто соглашение с русскими о запрещении ядерных испытаний. По этому поводу советский министр иностранных дел Андрей Громыко сделал еще одно предложение — о запрете размещения ядерного оружия на околоземной орбите. Советы сами положили конец мыслям о молниях, падающих из космоса. 30 августа заработало устройство, благодаря которому и запомнились сами переговоры: горячая линия, прямая телефонная связь между Белым домом и Кремлем — лучшее средство избежать недоразумений, которые могли бы привести к ядерной войне. И когда 22 ноября на Кеннеди совершил покушение человек, связанный с русскими и кубинцами, ни в Конгрессе, ни в прессе совсем не было антисоветской или антикубинской шумихи. Холодная война — это было очевидно — завершилась.
Но никто — по крайней мере, сами парни — не мог оценить всей важности этого события для астронавта. Новый президент, Линдон Джонсон, оказался еще более горячим пропагандистом космической программы, чем его предшественник. Во многом благодаря политическому гению Джеймса Уэбба, который наконец-то получил должное, Конгресс раскачался и выдал-таки НАСА карт-бланш на полеты на Луну. Тем не менее факт оставался фактом: холодная война закончилась.
До начала в 1965 году программы «Джеминай» не предусматривалось никаких пилотируемых космических полетов. И семеро астронавтов начали чувствовать перемену в отношении публики к ним, к «следующим девяти» и к группам новичков. Они чувствовали перемену, но не могли выразить ее словами. Что это было за чувство? Как будто мантия воинской славы тихо сползала с ваших плеч, а еще… холод высыхающего океана слез. Война, в которой сражались герои поединка, закончилась. Их по-прежнему почитали, людей по-прежнему поражала их храбрость, но день, когда астронавт может проехать в торжественной процессии по Бродвею, а дорожные полицейские на перекрестках будут рыдать, уже не повторится. Астронавта больше не будут воспринимать как защитника народа, рискующего жизнью в небесной битве. И даже на первого американца, ступившего на поверхность Луны, не будут изливаться те исконные, первобытные эмоции, что довелось испытать Шепарду, Куперу и, прежде всего, Гленну. Первая эра американских героев поединка ушла, чтобы, возможно, никогда не вернуться.
Бог дал — бог взял. Апрельским днем 1959 года им на плечи накинули мантию холодного воина небес, не спрашивая их и ничего не объясняя. А теперь ее снимали, и опять без их ведома. Джон Гленн в 1964 году решил баллотироваться в сенаторы от штата Огайо. Он не мог предвидеть, что на избирателей в Огайо больше не действует его аура защитника. Но его помнили. А его собратьям трудно было представить, что может настать день, когда американцы, услышав их имена, спросят: «А кто это такие?»
