Давид Шраер-Петров - Охота на рыжего дьявола. Роман с микробиологами

Однажды доктор Фаланга предложил мне прочитать лекцию, включающую в себя обзор многолетних экспериментов, связанных с меланомой. Я приготовил множество слайдов, отражавших публикации, начиная с 1990 года. Во время лекции доктора Фалангу больше всего интересовали экспериментальные детали, связанные с нашей моделью меланомы (дозы опухолевых клеток, топография участка хвоста, куда вводились клетки, объем вводимой клеточной суспензии). Особенно же его увлекла наша (совместная с д-м Ванебо и другими исследователями) работа по стимуляции роста экспериментальной меланомы — искусственно воспроизведенными ранами. Результаты этого исследования были опубликованы в журнале Archive of Surgery (1998). Рабочей гипотезой для экспериментов было наше предположение (на основе обширных клинических материалов), что в процессе заживления ран, связанных с резекцией злокачественных опухолей, образуются биологически активные вещества (факторы роста), которые могут стимулировать возрождение оставшихся после резекции единичных раковых клеток, что может приводить к рецидиву опухоли. В наших экспериментах искусственную рану воспроизводили на одном бедре мыши, находившейся в состоянии общей анестезии. Рану зашивали и вводили определенную дозу клеток меланомы. В другое бедро (контроль), гле рана отсутствовала, вводили такую же дозу меланомных клеток, что и в экспериментальную рану. Оказалось, что для развития меланомы в раневой ткани достаточно в 100 раз меньшее количество опухолевых клеток, чем в неповрежденном бедре.

Через несколько дней после лекции доктор Фаланга заглянул ко мне и сказал, что опыты, в которых раны усиливают рост меланомы, его чрезвычайно интересуют, но не могу ли я придумать другую модель раны — которая захватывала бы не только подкожную клетчатку, но и поверхность кожи?

Так я был приглашен доктором Фалангой консультировать научный проект, главной целью которого было вначале разработать новую модель глубокой раны, включающей в себя и поверхность кожи, а затем понаблюдать за развитием в этих условиях экспериментальной меланомы.

Конечно же, были опубликованы десятки статей об экспериментах, в которых использовались кожные раны у лабораторных животных, чаще всего, у мышей. Удобнее всего было воспроизводить раны на спине или боковой поверхности генетически безволосых (nude) мышей. Но у этих мышей отсутствуют Т-лимфоциты, а значит, отсутствует полноценный клеточный иммунитет. Оставались иммунокомпетентные мыши, шерсть которых приходилось выстригать и выбривать перед иссечением кожного лоскута. Заживление раны, обычно, продолжается до 3–4 недель, а раневая поверхность вновь зарастает шерстью через 4–5 дней, препятствуя наблюдениям и осложняя фотографирование.

И снова на помощь пришел безволосый мышиный хвост. Под общей анестезией на поверхности мышиного хвоста вырезался кожный лоскут площадью 1.0 х 0.3 мм. В нормальных условиях раны заживали через 2–3 недели. При добавлении факторов роста заживление ускорялось. Это привлекало фармацевтические компании, которые начали предлагать Отделу дерматологии выполнять исследования по проверке терапевтической активности новых препаратов — потенциальных стимуляторов заживления ран.

Последние пять лет прошлого столетия начинались вполне успешно для РВГ. Доктор Ванебо и его лаборатория хирургической онкологии, в которую я входил в те годы, начинал приближаться к постановке исследований по комбинированной химио/иммунотерапии экспериментальной меланомы и экспериментального рака поджелудочной железы. Отношения наши с семейством Ванебо были очень дружественные. Достаточно сказать, что мы с Милой были приглашены на свадьбу его дочери, которая происходила в роскошном имении «Астор» в Ньюпорте. Играл джаз. В золотых зеркалах саксофонов, труб и тромбонов отражались хрустальные люстры. За столами были родственники и сослуживцы доктора Ванебо. Отсутствовал только Президент нашего госпиталя и его окружение.

Все остальное шло своим академическим чередом. В летнем домике семьи Ванебо в поселке Матунук на берегу Атлантики устраивались ежегодные однодневные пикники, на которые приезжала вся лаборатория хирургической онкологии. Будучи главным хирургом-онкологом госпиталя, доктор Ванебо приглашал из раковых центров США лучших специалистов в области хирургии и химиотерапии злокачественных новообразований. Вместе с тем, из редких фраз или сдержанных мимических знаков доктора Ванебо, которые я научился различать за много лет совместной работы, было понятно, что госпиталь летит в пропасть, и неотвратимость этого, связанная с президентом, самым непосредственным образом сказывается на работе и настроении моего шефа.

Из разговоров с приятелями — научными сотрудниками нашей и других лабораторий, из бесед в кулуарах Ракового Совета, в который я входил как научный сотрудник-экспериментатор, да и из вполне откровенных бесед с моим шефом следовало, что с госпиталем может произойти еще одна катастрофа. Первая случилась в начале 90-х, когда от нас ушел доктор Калабризи. Раковый центр закрылся, и госпиталь потерял многомиллионный грант. Нынешняя опасность происходила из «наполеоновских» планов президента нашего госпиталя Роберта А. Урсиоли.

Впервые я встретил Роберта А. Урсиоли году в 1995-м за традиционным завтраком, сервированным в честь сотрудников, у которых день рождения приходился на январь почти русской снежной новоанглийской зимы. За столом, над которым вился ароматный кофейный дымок, стояли подносы со взбитым творогом, сдобными булочками, бубликами, джемами, печеньями и прочими традиционными угощениями, собралась довольно пестрая (социально/демографически) компания: рабочие, врачи, клерки, медсестры, резиденты. Я представлял науку. Президент выполнял роль гостеприимного хозяина и массовика — затейника. Он постоянно солировал. Время от времени даже подпрыгивал на стуле, поворачиваясь, как на шарнирах, то в одну, то в другую сторону. Его холеное загорелое обширное лицо с выразительным римским носом источало беззаботную улыбку, в то время как маленькие, глубоко погруженные в орбиты глазки-маслины поблескивали настороженно. Именно тогда, во время именинного завтрака (теперь, во всяком случае, так кажется) Урсиоли заговорил о возможности присоединения нашего госпиталя к гиганту индустрии здравоохранения — корпорации Колумбия (Columbia/HCA). Насколько я понимаю, этими мыслями Урсиоли делился не только с нами. Окружение президента поддерживало его планы. Но были и трезвые головы, которые предвидели осложнения. И прежде всего во взаимоотношениях с Браунским университетом. О борьбе свидетельствует серия писем (President’s Letters), с которыми Урсиоли как истинный популист/бизнесмен (вспомним характеры Б. Ельцина или Дж. Буша — младшего) обращался к сотрудникам госпиталя. Как мы видим из упоминания имени одного из представителей могущественного семейства, Урсиоли затеял широкую войну с внутренними и внешними противниками его планов продажи нашего госпиталя — корпорации Колумбия.