знает она, с какого конца редьку есть. Все пословицы, — говорит, — против меня пошли. Хожу вокруг огорода, а как туда попасть, не пойму».
«Что за огород такой?» — спрашивает Лукея.
«Да вот вы, рыбаки, — отвечает. — Только, пожалуй, вы же меня и на ум наставили».
Вечером приезжаем, а он сидит, Лукею слушает, про все ее выспрашивает: на какой работе в колхозе работала, как во хлеву дела вела, как путину полюбила?
Да еще с неделю всем нам покоя не давал. Особенно к нашим переселенцам прилип: как они надумали Север покорять, как рыбаками здесь стали, как соревнуются друг с дружкой, — всего и не пересказать.
И такой он стал веселый, будто ожил. Живым и от нас поехал.
«Передайте, — говорит, — светлозерцам за их науку земной поклон!»
III. МАТЬ ПЕЧОРА — ЗОЛОТОЕ ДНО
1
Над Баренцевым морем лето встало в полный рост. Днем и ночью солнышко прогревает землю и воду. Днем и ночью плывут по небу золотобокие облака.
В солнечном тепле нежится ласковый ветерок. Прогладит он голубое полотно печорской воды, не оставит ни зыби, ни ряби. А потом проскользнет к берегу, ляжет к ногам и ластится, будто сказывает, как бежал он вдоль моря и тундры, по мхам, по болотам, по оленьим дорогам.
Давно отцвела черемуха. Давно за Глубоцким шаром мы видим, как над берегами плывут к Нарьян-Мару пароходные трубы и оставляют за собой кудрявые дымы… И хоть знаешь, что тебя не услышат, кричишь во все горло:
— Добрых гостей да хороших вестей!
И с заречной стороны отзовется веселое эхо:
«Э-гей!»
«Быть ветру с заречья», — примечаешь ты про себя.
Окинешь взглядом нарядную землю, гладкую воду, весь светлый, высокооблачный день — и за работу. А небо уже потемнело, притихло. Но не пройдет и суток — прощай тишина!
С утра потянет ветер-всточок, а люди услышат его только к вечеру. Сначала ветер смутит облака. Размечутся по небу косы, и вдруг встанут облака столбами, поднимутся стенами. Упадет ветер на землю, расшатает кусты, расколышет море — рыбачье поле, разбугрит Печору. Иной раз вклинится этакий ветер-боковик и дует неделю и две, а то не стоит и суток.
Ветра и берега — все нам знакомо.
Перекосит ветер с востока к северу — мы его полуночником зовем. Нагонит он в губы да в Печору воду, а вместе с водой и рыбу. Приводит он с собой большой нерассыпчатый вал и в водяной своей колыбели укачает неопытного рыбака.
Подует прямой ветер снизу — мы его величаем «батюшко север». Волна на этом ветру спокойная, ровная. Хорошо от ней парусом убегать: бьет она под самую корму. Надует ветер досыта тугие паруса — умей их держать в руках!
Перекосный ветер между севером и западом рыбаки зовут глубником. Как и полуночник, он тоже водяной ветер — Печоре глубину прибавляет.
На ветрах-боковиках — с запада и с востока — вода держится ровно: в свой час придет моряна, в свой час и уйдет. Хуже всякого полуночника бьют они лодку поперечной волной — перечнем: много качки, да нет вперед подачки.
От запада в сторону лета бьет сумасшедший ветер-шелоник. Попадешься ему под руку на море — целый год будет сниться тебе водяная трепка. Осатанеет припадочный ветер, ярятся в междоусобице шальные валы. От волнового рева земля и небо стонут. «Дикой шелоник налетел», — говорят на Печоре про крутого человека.
Подует ветер с лета — рыбаки сердятся:
— Опять матушка летняя подула, ни ляду ей, ни пропасти!
Знают люди, что выгонит она всю воду из губы — успевай карбасы отводить. Хоть до самого ловецкого субоя иди — все сухо, разве где-нибудь бродком до колена пройдешь.
Между летней и восточной стороной дремлет сонный ветер-обедник. Сидишь в лодке, а обедник такой тебя ленью обдаст — хоть спи. Да опять боишься, что комары заедят: ни одного комарика не обдует с тебя этот бездельный ветер. Зато первая моряна подживит воду в Печоре, и снова с водой подойдет рыба. Волна укротится, вода отстоится, а над берегами снова наплывет хороший тундровый багульный да ягодный дух: в эту пору по утренним зорям да по медовым росам в тундрах ягоды зреют и сластью наливаются.
В водах Печоры великое кроется богатство. С самой малой поры слышат наши ребята от отцов и матерей природные рыбацкие сказки. По сказкам этим в голубом подводном царстве у янтарного, светлого дна меж серебряной тиной золоточешуйная ходит рыба.
Отцы и деды наши выезжали к морю на утлых долбленых челнах. Кланялись они в пояс всем восьми переметным ветрам и начинали рыбачить. Рыбацкими сохами — заплатанными неводишками — пахали они море — рыбачье поле, а по сохе и урожай собирали. Это от них остались на Печоре пословицы:
«На безрыбье и лещ рыба».
«Батюшко-налим, наплачешься над ним, когда он один».
В ветра да в дожди вытащат они лодки на берег, перевернут вверх дном — тут и дом и жилье. Вот тогда и складывали, и сказывали, и слушали рыбаки свои заветные сказки про неведомое царство. Неделями стоит слезливое осеннее ненастье. Неделями не просыхает небо, не проглядывает солнце. Лежал рыбак под лодкой, трясся от холода на зыбких ветрах, слушал немолчный рокот волн и ждал, когда на землю и воду падет перетишье, а над головой загорится солнышко.
А когда он, мокрый и продрогший, вылезал из-под лодки, утешал сам себя усмешливой поговоркой:
— Который бог вымочил, тот и высушит.
И снова начиналась тяжелая рыбацкая страда. Добыча шла в руки печорским да чердынским купцам, а на столе у рыбака была в диковинку и рыбка сиговинка, а язева голова — его царская еда.
Говорят: отец рыбак — и дети в воду смотрят. Будто и те же нынче рыбаки на печорской путине у студеного моря. А посмотришь на людей другие они.
Хозяйским шагом ходит по Печоре советский человек. У студеного моря в безустальной вольной работе множит колхозное добро печорский рыбак.
Те же обычаи у погоды. Те же буйственные ветры налетают с восьми сторон на рыбацкие тони, те же волны бьются и на реке и в лубах. Но не тот же рыбак! Все ему подначально: и море, и ветры, и рыбы. И раньше труд был наш вечный друг, а братом названым только нынче стал. Чудодейные руки! Благодатная работа!
Вместо утлых челнов — катера! Вместо заплатанных сетей — уловистые ставные невода! Высокостенные дома вместо днища лодки над головой. И в любой весенний, летний
