Жорж Бордонов - Мольер

Когда 30 апреля театр открывается снова, в труппе двенадцать пайщиков: Мольер, Лагранж, Латорильер, Юбер, Дюкруази, Дебри, Барон и Боваль (этот последний получает половину пая); женщины — мадемуазель Мольер, Дебри, Эрве, Боваль, Лагранж (она взята на полпая и с условием платить гажисту Шатонёфу, как Боваль должен платить пожизненную пенсию Бежару). 25 апреля 1672 года Лагранж обвенчался в церкви Сен-Жермен-л'Осеруа с Мари Рагно де л'Этан. Мари сразу же приняли в труппу, но на полпая. Отныне ее называют мадемуазель Лагранж.

А теперь нужно снова вернуться к Люлли. Мы уже рассказывали, как он был обеспокоен работами в Пале-Рояле. Успех «Психеи» — зрелища, которое, в сущности, уже приближается к опере, — тем более его тревожит. Он не может допустить, чтобы в Пале-Рояле шли «всевозможные представления», особенно музыкальные драмы, и чтобы таким образом он, великий Люлли, превратился в простого помощника Мольера. Впрочем, изворотливости ему не занимать. В 1669 году некий аббат Перрен получил королевскую грамоту на создание «Академии музыки». Затем эти права переходят к интенданту музыки при Месье, Анри Гишару. Люлли добивается такой привилегии для себя и присоединяет к ней пустячную фразу, невинную приписку: ни одно представление, сопровождаемое более чем двумя музыкальными номерами и более чем двумя инструментами, не может состояться без его письменного разрешения. Логично, не правда ли? Люлли — королевский суперинтендант музыки; чтобы исполнять свои обязанности, он должен обладать соответствующими полномочиями, правом контроля. Удовлетворяя просьбу Люлли, Людовик XIV не может знать, что музыкант метит прежде всего в Мольера и его чудесный новый театр. Но Мольер предпринимает ответные шаги. Вместе со своими главными актерами (Лагранжем, Латорильером, Дюкруази, Дебри, Юбером, Бовалем и их супругами) он подает в Парламент жалобу, чтобы приостановить действие королевского указа, «разрешающего одному только Батисту, сьеру д'Илье и проч., устраивать танцы, балеты, игру на лютнях, теорбах, скрипках и всяких музыкальных инструментах и воспрещающего всем прочим их устраивать и исполнять без его воли и согласия…».

Не доверяя судейским, Мольер обращается к королю, который существенно ограничивает привилегии «Батиста». Отметим, что в мольеровской жалобе Люлли назван просто по имени. При дворе его иначе и не называли, из презрения ли или из фамильярности; к нему относятся почти как к слуге. С Мольером такого себе не позволяли.

Итак, в этой войне первое сражение Люлли проиграл, но побежденным он себя не признает. Бедный Мольер, конечно, может заказать музыку к «Графине д'Эскарбаньяс» Марку-Антуану Шарпантье. Но он слабеет, худеет, задыхается и тешит себя напрасными надеждами на выздоровление. Он помирился с Армандой, и это еще ухудшает дело. Он теперь недолго протянет. И не успевает он умереть, как «Батист» отыгрывается. 30 апреля 1673 года он добивается запрета для драматических трупп иметь в своем составе более чем двух певцов и шестерых музыкантов. Эти несуразные привилегии будут подтверждены в 1675 году, затем в 1682-м.

Больше того, в мае 1673 года «божественный Батист», на вершине королевской милости, получает в свое распоряжение театр Пале-Рояля. Так решается спор между великим покойником и заурядным дельцом от музыки. Действительно, кто такой Люлли в конечном счете по сравнению, скажем, с Марком-Антуаном Шарпантье или Мишелем-Ришаром Делаландом? Он скорее обаятелен, чем глубок; конечно, не лишен таланта, но главные его свойства — доступность для публики и жеманность. Его музыка воскрешает роскошную обстановку Версаля, пышность его балов и приемов, но не передает сильных страстей, потаенных порывов человеческого сердца; ее прозрачность — не от проникновения в суть искусства, а от виртуозной техники, приспособленной к произведениям «на случай», ко вкусам средних слушателей, а не подлинных ценителей. Здесь нигде не прикоснешься к тайне творчества, не почувствуешь трепета великой души — что так явственно слышится у Моцарта сквозь все изящные завитки и манерные улыбки. А Люлли был не более чем музыкальным историографом царствования Людовика XIV.

Мольер на пороге смерти, но полон замыслов и надежд. Всяких забот Жану-Батисту хватает, но он легко с ними справляется, потому что счастлив. Это счастье совсем не похоже на те громкие победы, блистательные триумфы, о которых он, может быть, и мечтал когда-то. Это скромное, хрупкое счастье, и берет он его с той осторожностью зрелых людей, где больше робости, чем скептицизма. Мольер не может поверить до конца, что Арманда к нему вернулась, и тем более, что она вернулась насовсем. Удар по самолюбию, который нанесла ей краткая связь с ветреным Мишелем Бароном, и недавняя болезнь заставили ее немного образумиться; но Мольер не забывает, что она еще молода, по-прежнему красива и изящна, что по всему складу души она капризна и непостоянна. Он до тонкости постиг человеческую природу и теперь стал достаточно проницателен и терпим, чтобы понять: Арманда не встретила еще того единственного в ее жизни мужчину, кто смог бы безраздельно завладеть ею, кому она отдала бы всю себя. А Мольеру достается чувство почти нежное, сродни женской жалости к великому человеку, с которым так жестоко и несправедливо обходится судьба. К тому же доброжелатели составляют заговор, чтобы примирить супругов. В том, как Мольер принимает эти дружеские хитрости, есть что-то очень смиренное и трогательное. Но он всегда был открыт для радости, и, когда жизнь улыбается ему, он тоже отвечает ей улыбкой. Его сердце еще молодо, еще способно любить, даже если взамен он получает только призрак любви. Долгие годы они с Армандой жили врозь, встречаясь только в театре, пользуясь каждый полной свободой. Теперь у них снова общая спальня, и образ жизни Мольера совершенно меняется. Если он и не обманывается больше насчет душевных качеств Арманды, она все же остается для него привлекательной и желанной. И вот он разом отбрасывает свою молочную диету, забывает все предписания врачей, ест мясо, пьет вино, чтобы подкрепить силы — в ущерб здоровью. Обильные трапезы словно подхлестывают его, но ускоряют развитие недуга. Он думает, что излечился, а на самом деле дни его сочтены. От этой новой близости с Армандой родится ребенок, зачатый между двумя приступами лихорадки человеком истощенным, измученным болезнью. Но какая радость, когда Арманда признается ему, что беременна! Здесь для Мольера последний источник гордости: ведь это его сын, в котором он будет жить и после своей смерти. Какие он лелеет мечты! Но свидетельств о них нет, и нам остается только горько пожалеть о таких зияниях, провалах в истории его жизни. И все-таки его настроение вычитывается из документов, относящихся к тем дням. Он улаживает свои дела и дела жены с такой бодростью и веселым азартом, которые позволяют угадать, в каком радужном свете он видит будущее. Он одержим жаждой деятельности: это случается с чахоточными, когда болезнь вступает в последнюю фазу. Они торопятся жить — а жить им остается несколько месяцев; их охватывает какое-то душевное неистовство, исступление. Так происходит и с Мольером, которому плотные и пряные блюда, крепкие вина дают на минуту обманчивое ощущение здоровья.