Ознакомительная версия.
Содержание этих последних выдержек показывает многие из обнаружившихся противоречий, в том числе и претензии автономистов.
Таков был тот сложный и противоречивый материал, который был направлен в особую комиссию для согласования и установления необходимого для выбора власти объединения.
Этого добиться было нелегко: вся вражда и взаимное недоверие из большого зала пленума перенеслись сейчас же и в зал заседаний комиссии.
Здесь проще обстановка. Здесь можно было резче спорить, обиднее язвить. Здесь русский интеллигентский разговор многословный, полный добрых побуждений, красивых фраз, беспочвенных мечтаний, грозил временами обратиться в безнадежный, бесполезный спор.
Слово «народ» не сходило с уст ораторов, так разноречиво намечавших пути к его благополучию. А он, этот народ, как и несколько веков назад, молчаливый, загадочный, как сфинкс, работал на земле, с отвращением отрываясь от настоящего дела для борьбы то под георгиевской лентой или бело-зеленой кокардой, то под красной звездой, и начал уже уставать от бесконечной смены властей31.
14 сентября. Заседание согласительной комиссии[9].
Председательствует Авксентьев. Докладчик по вопросу о контрольном органе – седой, еще бодрый мужчина, с чрезвычайно приятной манерой речи – известный исследователь, певец Алтая, профессор В.В. Сапожников32, видный общественный деятель Сибири. И его, служителя науки, революционный шквал увлек в пучину политических передряг.
С окончанием доклада мгновенно возникает схватка противоречивых мнений. Председатель гасит вспышку. Он находит достижение «некоторой согласованности».
«Контроль, висящий над властью, – это будет похоже на ЦИК, нужно или кончить и разойтись, или сговориться», – резко бросает упрямый, матерый казак – полковник Березовский.
На помощь председателю приходит энергичный, темпераментный, но склонный к соглашательству эсер Кругликов: «Мы не хотим, чтоб контроль висел над властью, мешая ей работать, мы согласны на компромисс».
Спор вокруг голой формулы контроля обостряется. Кадет Л.А. Кроль помогает выпутаться из тупика вопросом: «Есть ли у какой-нибудь фракции проект деятельности будущей власти, хотя бы в сыром виде?»
Авксентьев нервничает, передает мне председательствование и уходит.
Проект нашелся. Его зачитывает эсер Гендельман. Чтение разряжает острую напряженность. Проект предлагается от имени ЦК эсеровской партии Уфимскому Государственному совещанию и содержит основные принципы платформы деятельности Всероссийского правительства.
«Стоит ли опутывать правительство программами, которые невыполнимы и в мирное время? Сейчас война, и только о войне нужно думать», – не унимается упрямый Березовский.
Проект эсеров зачитывается по отделам и передается в малую комиссию.
Заседание закрывается. Общий вздох облегчения.
Таковой примерно была атмосфера, в которой приходилось работать комиссии.
Временами, для нажима на строптивых, появлялся кто-нибудь из посторонних для «внеочередного заявления». Особенно часто таким пугалом «выпускался» казаками небезызвестный атаман Дутов, бывший тогда в большой моде. Он появился в Уфе с отлично подобранным и прекрасно снаряженным казачьим конвоем. Производил впечатление, подавал кое-кому надежды и пугал комиссию тяжелым положением фронта. Умело обрисовывался в прессе, чему особенно помогали заметки советских газет и листовок, рисовавших атамана гораздо более страшным, чем он был на самом деле.
К Дутову примыкала и часть академического состава бывшей Академии Генштаба, плененной белыми в Казани, во главе с весьма честолюбивым генералом Андогским.
Шептался собиравшийся поблизости кружок таинственного полковника Лебедева, являвшегося, по имевшимся при нем документам, посланцем юга, от генерала Алексеева.
Будировал заканчивавший свои заседания торгово-промышленный съезд. Его постановления открыто декларировали диктатуру и сводили на нет все революционные завоевания.
Бывший Уфимский архиепископ Андрей (князь Ухтомский) в своих «посланиях» к виднейшим членам совещания указывал на значение церкви в деле государственного строительства.
Начинала кампанию правая пресса во главе с Белоруссовым33.
На фронте дела становились все хуже и хуже.
Вся эта атмосфера сплетен, интриг, а порой и совершенно недвусмысленных угроз, особенно по адресу ненавистных социалистов, несомненно, не оставалась без влияния на ход работ согласительной комиссии. Она нервничала и путалась в противоречиях.
После ряда горячих схваток и острых противоречий, неоднократно грозивших разрывом, наиболее сложный вопрос об ответственности власти все же сдвинулся с мертвой точки. Всю тяжесть ударов в комиссии выдерживал, главным образом, эсер Гендельман, спокойный, вдумчивый, недурной диалектик. Непрерывную атаку вел маленький, все время заряжавший свою трубку, кадет Л.А. Кроль. Остроумный и едкий, он много крови испортил сидевшему против него Гендельману.
Казаки во главе с Березовским были ударной группой правого крыла.
Сибирь упрямилась или уступала в зависимости от того, насколько разъяснялась погода или скоплялись тучи на омском горизонте.
Положение Самарского Комуча было особенно тяжелым. У него были весьма сложные внутренние расхождения. Общая обстановка, в связи с ухудшением дел на фронте, заставляла его или уходить из игры, или уступать. Левое крыло Комуча считало всякие уступки гибельными, указывало на реакционность кадетов и правых группировок совещания, но в конце концов в силу партийной дисциплины и левое крыло, за исключением непримиримых Коган-Бернштейна и Чайкина, пошло за умеренным большинством, руководимым Авксентьевым, Зензиновым, Роговским и Гендельманом.
Не все гладко было у Комуча и в отношениях с своим командованием в армии. Военный министр генерал Галкин в не особенно почтительной форме требовал уступчивости. Гарнизон Уфы, особенно офицеры, открыто тянули в сторону Сибири и даже переменили георгиевскую ленту Комуча на бело-зеленые цвета Сибири.
В свою очередь, падение Симбирска значительно понизило тон и сделало более сговорчивыми и противную сторону: сибиряков, кадетов и казаков. Особенно заволновались уральские и оренбургские казаки. Они, как и все вообще участники совещания, достаточно ясно сознали наконец, что дерущаяся одиноко Народная (Самарская) армия легко могла сделаться жертвой большевистского натиска. Это чувствовалось уже достаточно определенно.
Вслед за ней, при разрозненных действиях, такая же судьба могла постичь уральское и оренбургское казачьи войска, а затем Урал и Сибирь.
Поведение чехов не рассеивало этих опасений. Союзники не показывались.
При таких условиях Самарскому Комучу пришлось значительно уступить. Состоявшимся соглашением правомочия Учредительного собрания старого созыва значительно ограничивались.
Избираемая власть должна была быть безответственной в первый, наиболее тяжелый период ее работ – до 1 января 1919 года, когда должно последовать открытие Учредительного собрания, причем открытие это могло состояться лишь при наличии законного кворума в числе не менее 201 члена (общее число членов Учредительного собрания, за исключением большевиков и левых эсеров, определялось в 400 человек).
В случае, если бы указанный кворум не мог собраться к 1 января, Учредительное собрание открывается 1 февраля при кворуме не менее 1/3 членов.
В акте об образовании Всероссийской власти, опубликованном по окончании Уфимского Государственного совещания, было указано:
«Временное Всероссийское правительство, впредь до созыва Всероссийского Учредительного собрания, является единственным носителем верховной власти на всем пространстве государства Российского».
Вопросы о сроке созыва Учредительного собрания и о кворуме вошли в особый акт – «Постановление съезда членов Всероссийского Учредительного собрания от 13 сентября 1918 года»34.
Трудно сказать, имели ли эсеры, представлявшие Учредительное собрание, коварный замысел, как это утверждали их политические противники, пойдя на компромисс, поглотить сначала Сибирское правительство, а затем, победив большевиков, продиктовать свою волю русскому народу.
Замысел этот, как показали последующие события, по крайней мере в отношении Сибири, имело и осуществило Сибирское правительство, но и оно, назвавшись после переворота 18 ноября Всероссийским правительством, при всех исключительно благоприятных условиях почти за год своей деятельности (период Колчака), имеет в своем активе чрезвычайно мало данных, оправдывающих его преступное легкомыслие и совершенный им переворот.
Тем более представляются сомнительными честолюбивые стремления тех 200 членов Учредительного собрания, наличность которых требовалась установленным кворумом. Думаю, эсеры шли на соглашение гораздо искреннее, нежели их вынужденные союзники по созданию власти35.
Ознакомительная версия.
