При входе и выходе работники Коминтерна должны были делать отметку в своей карточке. Это требование не касалось лишь членов Исполкома и высших чинов Коминтерна.
Библиотека и архив Коминтерна находились в подвале здания. Библиотекарем был бывший финский студент, подопечный Отто Аллан Валлениус[67]. Он прошёл библиотечный курс в городской библиотеке Нью-Йорка и прекрасно владел несколькими языками. В своей области ему не было равных; он погиб в 1938 году.
Архивариусом был Борис Рейнштейн[68], тоже хорошо знавший своё дело. Он учился в Париже и был задержан за революционную деятельность. Затем он переехал в США, а после революции вернулся в Россию. Это был образованный и общительный человек.
Когда я однажды, кажется в 1928 году, пришла в архив, старый Рейнштейн сидел за своим письменным столом, в задумчивости подперев голову руками. Я спросила, почему он такой грустный.
— Да вот, думаю о том, что в мире три типа людей: те, кто умирает слишком рано, те, кто умирает слишком поздно, и те, чья смерть приходит как раз вовремя, — ответил он. — Я вот сижу и думаю, кого из наших вождей к какой группе отнести. Ясно, что Ленин умер слишком рано, страна выиграла бы, живи он подольше, а вот Троцкий не заметил момента, после которого от него больше не было пользы. Ему лучше было умереть вовремя, но он остался жить. Посмотрите, я здесь вписал имена руководителей в графы, где они, по-моему, должны находиться…
Велико же было моё удивление, когда я увидела, что Рейнштейн поместил Сталина во вторую графу — как это он не побоялся?
— Но, — продолжал он, — я не знаю, как быть с самим собой. Я часто думаю, что зажился и никому не нужен!
Рейнштейн был одним из тех редких служащих Коминтерна, которые умерли естественной смертью.
Хертта Куусинен[69], дочь Отто от первого брака, приехала в Москву в 1922 году, окончив в Финляндии школу. По советским законам каждый, достигший восемнадцати лет, был обязан устроиться на работу. Пришлось искать для Хертты место. Я предложила, чтобы она продолжала учёбу, но Отто и слышать об этом не хотел — он был невысокого мнения о русских учебных заведениях, да к тому же Хертта не знала русского. Я её устроила в библиотеку Коминтерна, к Аллану Валлениусу. Кроме того, Хертта окончила курсы шифровальщиков при Коминтерне. Вскоре она вышла замуж за финна, студента советской военной академии Тууре Лехена[70]. Обучившись библиотечному делу, Хертта Куусинен перешла на работу в финскую компартию и со временем была послана со спецзаданием в Финляндию. Там она была арестована и провела многие годы в тюрьме. После своего освобождения в 1944 году она занимала ведущий пост в компартии Финляндии, вплоть до смерти своего отца. Хертта единственная из близких Куусинена не подверглась в СССР репрессиям. О жизни в России она мало что знала, так как бывала лишь в гостинице «Люкс» и в здании Коминтерна.
Поступая на работу в Коминтерн в 1924 году, я предварительно должна была сообщить все данные о себе, подписать множество документов и ответить на вопрос, знаю ли я марксизм. Ленин, говорят, на такой вопрос ответил: «Пытаюсь ему научиться».
Меня посадили за пустовавший стол в кабинете Ярославского, бывшего в то время председателем контрольной комиссии партии[71]. Я слышала, что в Коминтерне он находился потому, что изучал в его архиве документы по некоторым щекотливым вопросам. Я с ним виделась мало.
Для начала меня ознакомили с материалами по истории и работе Коминтерна, с принятыми резолюциями и решениями. Текст я получила на немецком языке. Каждый новый работник должен был изучить эти материалы.
В отделе информации я занималась изучением политической и экономической жизни Швеции, Норвегии и Дании; должность называлась — референт по Скандинавии. Я внимательно читала все крупнейшие издания, выходящие в Скандинавии, информацию ТАСС и заявления советского правительства, касающиеся этого региона. Мне помогали берлинец Вилли Миленц и стенографистка из отдела печати. Каждую неделю мы готовили два реферата на немецком языке о каждой из трёх стран. Один — о политике, другой — об экономике. Оба реферата должны были каждую пятницу около четырёх часов дня лежать на столе у Хеймо. Их изучал сам Хеймо или по его просьбе кто-нибудь другой, малозначительные факты вымарывались, остальное переводилось на русский. Один экземпляр русского текста, если мне не изменяет память, доставлялся в секретариат Сталина.
Мы получали телеграммы ТАСС двух типов: на серых бланках — информация, которая печаталась в газетах, и секретные сведения — на розовых бланках. Их имели право читать лишь немногие из служащих Коминтерна и члены ЦК партии. Ко мне в кабинет часто заходили редакторы иностранных отделов «Правды», «Известий», «Вечерней Москвы», спрашивали, нет ли в секретных телеграммах новостей, которые можно использовать в газете. Я передавала им устно некоторые сведения о забастовках и других событиях, но телеграммы показывать не имела права.
Мой помощник Миленц во время первой мировой войны работал на фабрике в Швеции и хорошо знал шведский. Это был неплохой, толковый помощник. Был, правда, у него недостаток, из-за которого он и пострадал. Миленц не только критиковал действия советского правительства, но по своей наивности ещё и писал в различные инстанции жалобы, в которых со свойственным немцу высокомерием давал советы, как в Москве улучшить жизнь рабочих. Я разделяла его критическое ко всему отношение, но никогда не говорила об этом ни с кем, кроме мужа. Мне приходилось не раз говорить Вилли, что советы его и бесполезны, и опасны, но он упорно продолжал своё. Когда я в 1933 году возвратилась из Америки, Вилли в Коминтерне не было, и где он — никто мне не смог ответить.
К счастью, жизнь в Скандинавии в 20-х годах протекала довольно ровно, поэтому составление рефератов особых трудностей не представляло. Помню, правда, кое-какие сложности с профсоюзами Норвегии, но вообще о рефератах я почти всё позабыла.
В 1925-м на пленуме Исполкома разбирали компартию Швеции за то, что она ослушалась некоторых приказов Коминтерна. От шведов были Чильбум[72], Самуэлссон и Стрём[73]. Они обвинялись в том, что сорвали первомайские демонстрации трудящихся, не последовав примеру Осло и Копенгагена. Чильбум, руководитель шведской делегации, произнёс пространную гладкую речь. Он, казалось, был чрезвычайно собой доволен. Да и вся шведская компартия была о себе высокого мнения. Руководство же Коминтерна считало иначе…
Швеция была страной крайне буржуазной, компартия там была слабая и незначительная, она, конечно, была не в состоянии сделать революцию или хотя бы поднять восстание. По словам Чильбума, первомайская демонстрация была отменена из-за дождя. Рабочие вряд ли в такую погоду вышли бы на улицы, и руководство, чтобы сохранить престиж партии, решило демонстрацию отменить. Когда Чильбум кончил говорить, на него посыпались насмешки: «А что бы вы сделали, если бы это была революция? Тоже отменили? Что бы стало, по-вашему, с Октябрьской революцией, если бы мы испугались дождя, снега, града?» — говорили Пятницкий и другие члены Исполкома.
