Но других это очень волновало. До темноты его водили из кабинета в кабинет, с этажа на этаж, просвечивали его внутренности на мигающих мониторах. Но все было в норме, давление, сказали, как у юноши, и даже похвалили. "Алкоголь употребляете? - расспрашивал строгий доктор, под халатом которого просвечивали твердые погоны. Ступак с наивным видом покачал головой: "Ну, что вы!" Хирург задержал на нем свой пронзительный взгляд, когда увидел синеватую отметину на плече. "Что, огнестрельное?" "Афган" коротко ответил Ступак. "А это ушиб?" - доктор довольно грубо ощупал след от недавней омоновской палки. "Упал..." "По пьянке?" - ухмыльнулся доктор. Ступак оставил это замечание без ответа, но, кажется, они друг друга поняли. Дальше были кардиограммы с проводами, опутавшими его руки и ноги, окулист со своей таблицей на стене, и, наконец, долгий разговор с психиатром. Единственное, что Ступак запомнил из этого разговора, настойчивые вопросы про выпивку, наркоту. Ступак решительно отвергал и то, и это, отвечал, что вообще ни-ни, вспоминая при этом, как в том же Афгане, не один раз кайфовал от анаши. Жалко, что бросил. Может, легче бы сейчас было, неожиданно подумал он, сидя перед хитрованом-психиатром. Но, кажется, состояние его здоровья врача удовлетворило. А его - тем более.
До своего гаража он доплелся, когда уже совсем стемнело, рядом во дворе уже зажегся фонарь, засветились окна в хрущевках. Он знал, там теперь все уткнулись в свои заветные ящики - кто в музыкальные шоу, смотреть на кривляк-танцоров со шнурами в руках, а большинство, наверно, в очередной номер самого. Почти каждый вечер он выступал со своим гипнозом - то угрожающе строго, говоря об оппозиции, получившей от ЦРУ задание убить его, то щедро одаривая всех белозубой улыбкой из-под шикарных усов, когда обращался непосредственно к телезрителям. Особенно женщин, которых никогда не забывал, слава Богу, просить поддержать его в святой борьбе за благосостояние народа. Слушая его льстивые обороты речи, женщины были готовы на все, что хочешь, ведь до него никто так к ним раньше не обращался. И уж особенно, никто из больших начальников, не говоря уже о собственных мужьях, не признававших в жизни ничего, кроме бутылки. Мужчины не любили политику, она интересовала их все меньше и меньше, чем хуже и хуже жилось.
Зато она теперь захватывала женщин, и конечно, потому, что теперь в политике верховодил он - такой выдающийся, вежливый, почти что не женатый, он являл собой несбыточные женские мечты о мужчине-кавалере, мужчине-лидере. И выигрывал. Ну, да осталось недолго.
Так думал Ступак, злорадно ожидая, когда его вызовут снова. Должны же они позвать, он уже сам хотел этого. Хотя бы потому, что еды совсем не было, два дня назад одолжил несколько тысяч у бывшего соседа по квартире, подкараулил его у дверей подъезда. Прежде чем дать ему пятерку, сосед долго плакался на жизнь, маленькую пенсию, ленивую дочку, не желающую работать и живущую за его счет. Ступак пообещал, что скоро получит зарплату, рассчитается. И опустил вниз глаза, смотреть на старика было стыдно.
На этот раз его наведал сам Шпак, на том же самом вишневом "Пежо", в камуфляже, однако уже с погонами майора на широких плечах. "Быстро, однако, у них растут кадры - с неожиданной завистью подумал Ступак, усаживаясь рядом с бывшим коллегой-прапорщиком. Майор начал рассказывать ему, как много приходится трудиться (работа же не нормированная), как трудно и опасно, однако почетно и ответственно. "А как зарплата? - Ступак поинтересовался тем, что больше всего его заботило. "Зарплата неплохая. Тебе такая и не снилась. - сказал Шпак. - Для начала три миллиона, ну, подъемные и так далее. Не пожалеешь".
Ступак внутренне порадовался, хоть и не подал вида, да, правду говоря, слабо в это поверил, вспомнил доцента Минкевича с его шестьюдесятью миллионами. Может, майор Шпак и получает три миллиона, но он-то всего прапорщик.
- Жить пока будешь в офицерской гостинице. А там посмотрим, - сказал Шпак, когда они подъехали к бетонной стена и проходной со шлагбаумом.
Это была или омоновская база или еще что-то. Несколько часов Ступак с такими же, как сам, новичками, молодыми ребятами со свежими розовыми лицами, обмундировался на забитом ящиками и тюками вещевом складе. Ему выдали целую кучу одежки - зеленую и пятнистую, цвета травяного мусора, праздничную и обыденную, крепкие грубые ботинки, пилотку, берет, теплую куртку и тельняшки - аж три штуки и здоровый кусок бязи на портянки. Как в армии. Только там так много сразу не давали, экономили. Парням, что переодевались вместе с ним, понравились ремни. "Офицерские", - с удовлетворением отметил один, немного постарше других. Ремни и вправду были отличные - из толстой прошитой кожи с настоящими пряжками, не то, что с бляхами в армии. Ступак переоделся во все новое, со свежим приятным запахом, свои вонючие трусы, оглянувшись вокруг, запихнул в сверкающую урну, потом его повели через двор в офицерскую гостиницу.
Первый раз за лето он с удовольствием разлегся на чистой новой простыне, уложил свои похудевшие плечи на хорошей подушке. Завтра сказали постричься, ладно, пострижемся. И еще сказали, усы можно не сбривать, тот усатых уважает. Другая кровать в комнате была так же аккуратно застлана, вероятно, кого-то ожидала. Может, тоже новенького.
Служба расширялась, комплектовалась, совершенствовалась - как и должно быть при сильной власти. Забавно было Ступаку еще раз переживать то же самое, что и в его армейской юности, в Афгане, и потом.
Уволившись семь лет назад, он думал, что пережитое уже никогда больше не повторится. А вот же, обещает повториться, хоть и на другом витке жизни. Уж очень все похоже. Как к этому относиться, он порой просто не понимал. Но чувствовал, что будет сытым, ухоженным, а там... А там посмотрим, как оно сложится, думал Ступак.
Сбылось то, о чем он думал. Назавтра он хорошо позавтракал на первом этаже омоновской столовки, съел пару котлет, макаронную запеканку, выпил стакан ряженки и еще - сладкого чаю. Будто бы на курорте или в доме отдыха. Вокруг него, с куда как меньшим, чем у него аппетитом, завтракали за столами другие омоновцы, молодые ребята с сержантскими погонами на плечах. У него пока погон не было, и это немного тревожило. Все-таки, в армии или милиции все должны иметь погоны, которые обозначали статус каждого. Без погон ты никто. Просто гражданский человек, не более.
Три следующих дня посвятились занятиям - в классах, на плаце, как когда-то в армии. Разве что, кроме теории, их учили, как отбивать нападения демонстрантов, нападать самим, строиться и перестраиваться в шеренги и цепи. Изучали также возможности всяких слезоточивых и боевых газов - в баллончиках, дымовых шашках, гранатах. В программе также значились новейшие секретные способы борьбы с террористами, экстремистами, радикалами. Ступак слушал все не очень внимательно, словно во сне, возможности химических средств ему были ни к чему, его интересовало оружие. А про оружие, почему-то, разговора пока не заходило. Только потом он понял, почему.
