Дорогой граф!
Благодарю вас за теплые пожелания, которые вы соблаговолили написать мне. Я признателен графу Мюнстеру за то, что он так хорошо истолковал чувства, установившиеся между нами с первого нашего знакомства. Связь между нами будет длительнее, чем политические отношения, которые свели нас сегодня. По окончании моей официальной деятельности воспоминания о беседах с вами будут заставлять меня больше всего жалеть о том, чего я лишился.
Как бы ни сложилось политическое будущее наших стран, участие, которое я принимал в их историческом прошлом, заставляет меня с чувством удовлетворения вспоминать, что в вопросе о союзе между ними я всегда находился в согласии с государственным деятелем, который был самым любезным из моих политических друзей. Пока я буду оставаться на своем посту, я буду верен традициям, которые вели меня в течение 25 лет и которые совпадают с мыслями, изложенными в вашем письме относительно услуг, которые могут оказать друг другу Россия и Германия и которые они оказывали более ста лет без ущерба для специальных интересов той и другой стороны. Два европейских соседа, которые за сто с лишним лет не испытывали ни малейшего желания стать врагами, уже из одного этого обстоятельства должны прийти к выводу, что их интересы не расходятся. Вот убеждение, которое руководило мной в 1848, 1854, 1863 гг., а также в нынешней ситуации, и которое я смог внушить огромному большинству моих соотечественников. Для разрушения созданного, может быть, нужно меньше усилий, чем было затрачено на созидание, особенно если мои преемники не будут с таким же постоянством, как я, поддерживать отношения, которые не будут для них привычны и для сохранения которых иногда нужно пожертвовать самолюбием и подчинить чувство обиды интересам своего государя и своей страны. Я испытал кое-что по этой части, но я не обращаю внимания на мелкие шутки, которые учиняет со мною мой старый петербургский друг и покровитель [66], а также на его – или Орлова – «флирт» с Парижем. Такой человек, как я, не даст сбить себя с пути ложной тревогой. Но будет ли так обстоять дело с канцлерами, которые придут мне на смену и которым я не могу передать мое хладнокровие и опыт?
Их, быть может, будет легче сбить с толку в их политических суждениях при помощи официозных журналов, недоброжелательных разговоров, частных писем, которые ходят по рукам. Германский министр, у которого возникнет предположение о возможности объединения на базе реванша, может, опасаясь изоляции, попытаться оградить себя от этого, завязав неудачные и, пожалуй, даже роковые отношения, которые потом трудно будет расторгнуть. В союзе обеих империй заключается такая сила и гарантия безопасности, что меня приводит в тревогу уже сама мысль о том, что он может когда-либо подвергнуться опасности без всякого политического основания, только по воле какого-нибудь государственного деятеля, любящего разнообразие или считающего, что французский язык приятнее немецкого. Я готов с ним вполне согласиться относительно этого, не подчиняя, однако, этому соображению политику моей страны. Пока я буду возглавлять наши государственные дела, вам трудно будет отделаться от союза с нами. Но это будет продолжаться не так долго. Мое здоровье быстро ухудшается. Я попытаюсь выдержать натиск в рейхстаге, сессия которого начнется через несколько дней и не может продолжаться дольше нескольких недель. Тотчас же после ее закрытия я поеду на воды и уже не вернусь к делам. У меня есть медицинское свидетельство, что я «untauglich» («негоден»), – это технический термин для того, чтобы иметь право настаивать на отставке, но в данном случае он только удостоверяет печальную истину.
Если господь позволит мне наслаждаться несколькими годами покоя в частной жизни, то я прошу вас, дорогой граф, разрешить мне поддерживать с вами и дальше те добрые дружеские отношения, которые мне удалось завязать благодаря моей служебной деятельности, а пока прошу принять выражение чувств искренне преданного вам
ф. Бисмарка.
Прошу извинить за задержку с ответом. За последние две недели я испытывал большое затруднение при писании от руки, что-то вроде судорог, которые мешают писать, как вы увидите по почерку. Но я, однако, не хотел прибегать к чужой помощи, чтобы написать вам».
«Лондон, 25 февр. 1877.
Дорогой князь!
Я был очень глубоко тронут вашим ласковым письмом, только, право, я испытываю угрызения совести при мысли о труде, которого вам стоило написать его и о драгоценном времени (когда это такое время, как ваше), которое вы на него затратили!
Это письмо останется одним из лучших воспоминаний в моей политической деятельности, и я завещаю его моему сыну. Вследствие отсутствия вестей из Берлина и Петербурга в течение года мною овладело сомнение. Я думал, что то, что существовало, – уже более не существует. Вы убедили меня в противном. Я рад этому как русский человек, рад от всего сердца. Если бы я не встретил в вашем лице, дорогой князь, человека, который неизменен в своей политике и в благоволении к своим друзьям, то я тотчас же продал бы свои русские акции, подобно тому как вы хотели это сделать три года тому назад, потому что были обо мне слишком высокого мнения. Я переписал несколько отрывков из вашего письма и отправил их моему императору. Я знаю, что он с удовольствием их прочтет. Каждый раз, когда он находился в непосредственном контакте с вами, это давало хорошие и полезные результаты; а ведь прочесть то, что вы пишете человеку, которого удостаиваете называть своим другом, это для императора равносильно тому, как если бы он находился в непосредственных отношениях с вами. Нет необходимости добавлять, что я опустил все, что касалось Горчакова, так как я рассматривал ваши намеки на его счет как доказательство доверия к моей сдержанности. Как бы плохо я ни был осведомлен (и не без основания) о том, чего хотят в Петербурге, все же отсрочка и разоружение представляются мне вероятными. Мир с Сербией и Черногорией, как говорят, будет заключен [67]. Великий визирь [68] обратился с письмами к Деказу и Дерби, в которых заявляет, что султан [69] обещает добровольно осуществить все реформы, которые требовала конференция [70]. Европа потребует от нас дать Турции время для этого. Можно ли считать такой момент благоприятным для того, чтобы объявить войну и еще больше лишиться расположения Европы?
Мои частные дела настоятельно требуют моего нахождения в России. Как только у нас будет принято решение в том или ином смысле, я рассчитываю взять небольшой отпуск. Я надеюсь, дорогой князь, что вы позволите мне повидать вас, когда я буду проезжать через Берлин, – я чрезвычайно этого хочу. Извините за длинное письмо, но по крайне мере оно не требует у вас ни одного слова ответа. Еще раз примите, дорогой князь, мою горячую благодарность за вашу любезность и за ваше письмо, относительно которого у меня есть только одно возражение и оно касается манеры, с которой вы, к сожалению, говорите о вашем здоровье. Я уверен, что господь поддержит вас, как он оберегает все, что полезно для миллионов людей и для сохранности значимых и широких интересов.
