Солдат тщательно измеряет каждую буханку шпагатиком, затем высчитывает размеры порций и нарезает их. А вокруг него стоят все остальные и внимательно наблюдают.
Но вот наконец порции готовы, многие из них с маленькими кусочками — «довесками».
Казалось, дележ проведен точно. Но и это не все. Солдаты добиваются абсолютной беспристрастности. Один из них отворачивается. Другой показывает на порцию:
— Кому?
— Иванову! — отвечает первый.
— Кому?
— Петрову!
А получив свою порцию, каждый стремится растянуть ее на завтрак, на обед и даже чтобы осталось чем «заморить червячка» перед сном. Но начинается завтрак — и от благих намерений не остается и следа. Большинство сразу съедает большую часть пайка.
У офицеров было не лучше. Изучив «опыт» солдат, мы так же делили свой хлеб.
Словом, было голодно, тоскливо и нудно. В России происходили серьезные события, а мы о них не знали. Только изредка телефонист из штаба полка ночью сообщит по секрету приятелю — ротному телефонисту, что услышит сам, а тот утром поделится новостью со мной. В большинстве своем такие сведения были малозначительны и не всегда точны.
В начале декабря нас отвели в резерв, и полки разместились в районе местечка Ботошаны.
По какой-то непонятной причине на меня свалилась напасть — началась глазная болезнь. Сперва появились ячмени. Лечился я по советам солдат: завязывал суконную нитку на указательном пальце, плевал через плечо, прикладывал к глазам тряпки с чаем, применял и еще много других «патентованных» средств. Ничто не помогало, нижние веки гноились, зрение слабело.
Следовало пойти в полковой околоток, но вырваться нельзя. Командир батальона штабс-капитан М. А. Ушаков временно убыл в тыл и оставил меня, произведенного к тому времени в поручики, заместителем. Пришлось ждать его возвращения.
Вечерами в просторной землянке батальонного собирались офицеры. Все мы были молоды, все, как тогда говорили, «простолюдины». До поздней ночи вели бесконечные, зачастую наивные, путаные, утопические разговоры о судьбах России, о новой жизни.
Как-то, это было во второй половине декабря, числа двадцатого, вот так же. мы сидели вокруг стола, разговаривали. Вдруг поднимается телефонист, протягивает мне трубку:
— Господин поручик, командир дивизии вызывает командира полка. Будет серьезный разговор.
Я взял трубку и слышу голос генерала А. П. Семенова:
— Хочу обрадовать вас, полковник, новостями.
— Слушаю, ваше превосходительство, — ответил заменивший Никитникова командир полка Г. Н. Максимов.
— Получен декрет народных комиссаров об упразднении в армии чинов и орденов. Приказывают также провести выборы командиров.
— М-да… Новости, что и говорить, малоприятные.
— Ваша правда, полковник, — продолжал генерал. — Но приказ есть приказ. Инструкция вам послана, думаю, к утру вы ее получите. Надо принять меры, чтобы реформа прошла в дивизии без инцидентов. Поступили сведения — кое-где уже пролита офицерская кровь.
— Когда это должно быть проведено? — спросил Максимов, делая ударение на слове «это».
— Начиная с завтрашнего дня…
Разговор давно уже кончился, а я все еще стою с трубкой, задумавшись, не в силах сразу уяснить всю значимость происходящего. Офицеры выжидательно смотрят на меня.
— Что случилось? — спросил наконец Шпаченко.
— Завтра все снимем погоны. Будут выборы ротных, батальонных, полковых командиров, — ответил я и пересказал услышанное.
В землянке началось столпотворение. Большинство офицеров бросились пожимать друг другу руки, некоторые кричали «ура». Потом кто-то предложил:
— Качать командира.
И действительно стали бы качать, если бы землянка была повыше. А так просто положили меня на койку и приподняли раза два.
Когда немного успокоились, некоторые сразу же взялись за ножи, чтобы срезать погоны. Я отсоветовал.
Предложил дождаться приказа и сделать это перед ротами.
Ночью долго не мог заснуть. Лежал с открытыми глазами и все думал. Завтра предстояло событие, которое перевернет наши судьбы. Оно коснется всех офицеров, и меня тоже. А я успел полюбить военную профессию и решил было посвятить ей всю жизнь. Даже фронтом, неизбежными трудностями и опасностями войны не тяготился. К солдатам привязался, и они отвечали мне уважением. Надеялся быть полезным народу в качестве офицера. Теперь эта мечта отпадает. Но ничего, смогу принести пользу, работая и учителем. Только, что станет с армией? Не ослабит ли намеченная демократизация нашего фронта? Впрочем, новое правительство знает, что лучше.
Под утро прибыла телефонограмма с вызовом в штаб полка. Было еще темно, когда мы с поручиком Шпаченко вышли. До штаба верст шесть, дорога хорошая. Утро холодное, но без ветра, и мы быстро шагали, оживленно беседуя.
Рассвело. По пути стали встречаться солдаты. Я с удивлением заметил, что сегодня они здоровались особенно приветливо, многие провожали нас пристальными взглядами.
Вошли в деревню. На площади стояла толпа солдат. Один из них, бросив кверху шапку, крикнул:
— Поручику Абрамову, ура!
— В чем дело, Виноградский? — спросил я стоявшего ближе других солдата из музыкантской команды.
— Не догадываетесь? — ответил тот вопросом на вопрос. — Мы приветствуем первого офицера, добровольно расставшегося с символом офицерских привилегий.
Я покосился на свои плечи — погон на шинели не было.
— Ей богу, Виноградский, я не снимал их. Не могу понять, как это случилось.
— Ничего, ничего, господин поручик, не смущайтесь. Дивизионный ревком вас поддержит.
— Какой «ревком»?
— Революционный комитет дивизии, который вчера избрали. Я его председатель.
«Не иначе, Виноградский большевик, — сообразил я. — А ведь как тихо вел себя, и подумать было нельзя».
Когда мы со Шпаченко подходили к штабу, на крыльце дома стоял полковник Максимов. Он сухо ответил на приветствие и с упреком сказал:
— Никак не ожидал, что вы, поручик Абрамов, подадите пример неорганизованности!
— Виноват, господин полковник. Но я сам только при подходе к штабу заметил отсутствие погон. Видимо, прапорщики ночью подшутили.
Максимов молча посторонился, пропуская меня. Чувствовалось, что он мне не верит.
В комнате уже собрались все батальонные командиры. Они встретили меня едкими репликами:
— Посмотрите-ка, Абрамов всех опередил!
— Еще бы! Разве нам за ним угнаться!..
Максимов прочел приказ об упразднении чинов, орденов и о выборах на командные должности. Затем указал порядок выборов, предупредил о необходимости соблюдать выдержку, чтобы не допускать «нежелательных эксцессов».
