с того света» нет.
Между тем административные осложнения, с которыми столкнулись авторы и руководство киностудии, породили россыпь бумаг, включая переписку с Главком и решения Худсовета, достойные досье. Часть этих документов неоправданно вошла в дело сценария [55]. Но есть еще массив документов – переписанные и существенно переделанные литературный (дважды) и режиссерский (трижды) сценарии, стенограммы худсоветов (их пять!) и внешних обсуждений (их два), – которые ни в какое дело, как правило, не подшивают. Но именно они позволяют проследить, каким образом фильму (и его режиссеру) шьют дело и что из этого получается.
Трактуя дело фильма расширительно, я не просто соберу россыпь бумаг в воображаемую папку, отслеживая по ним ход работы над картиной, но совмещу архивное бытование этого дела с репрессивным. Тут я буду ориентироваться не только на антропологов бюрократии и этнографов архива, изучающих режимы и практики управления через документы и операции с ними [56], но и на устроителей банкета в «Арагви». Ведь, настаивая на названии «Мертвое дело», они выдвинули на первый план онтологию документа. А раздавая шутливые повестки, обязующие к даче показаний, – намекнули, что не понаслышке знают, как история с осложнением оборачивается делом – официальным разбирательством, реализуемым через документацию насилия.
В построении этого текста я буду придерживаться разметки, которую дело гайдаевского фильма получило в изложении Михаила Ромма, – то есть сопрягать движение картины по инстанциям и его документальное оформление с осложнениями и препятствиями, возникшими в пути.
Сначала был Петухов
Заявка на литературный комический сценарий «Мертвое дело» (возможные варианты: «Удостоверение личности», «Беспокойный покойник», «С глубоким прискорбием», «Исходящие из гроба») поступила в сценарный отдел «Мосфильма» от сатириков Владимира Дыховичного и Мориса Слободского во второй половине 1956 года (точная дата не указана), умещалась на двух машинописных страницах и обещала «очень веселую» «сатирическую буффонаду» о «злоключениях мертвого бюрократа» [57].
Главный герой истории Семен Данилович Петухов руководит бессмысленным КУКУ – Кустовым управлением курортных учреждений, почитает документ единственно возможной реальностью и преподает уроки бюрократизма своему управделами. Отправляясь в командировку (варианты: на рыбалку, в санаторий, для решительного объяснения с избранницей) и оставив на хозяйстве верного Фикусова, Петухов становится жертвой незадачливого вора: тот, едва вытащив у Семена Данилыча из кармана бумажник, попадает под машину. По факту гибели удостоверенного Петухова составляют протокол, а безутешный Фикусов издает приказ, вычеркивает начальника из списков и возвращает его квартиру в жилой фонд.
Все это воскресший Петухов выясняет по мере того, как сталкивается с необходимостью «официально», но безуспешно «доказывать, что является живым человеком». Здесь он наталкивается «либо на работников своего типа, либо даже на своих прямых учеников и последователей» [58]. Через приключения бюрократа, лишившегося документов, критикуют «все приметы и манеры холодных чиновников»: «страсть к нескончаемой переписке, бесконечные заседания, систему „гони зайца по кругу“, хитрые уловки для избежания ответственности». В финале истории «исстрадавшийся Петухов» обнаруживает «за бумажками и справками» «живых людей и настоящие живые дела» [59].
В основу заявки легла пьеса-фельетон «Воскресение в понедельник», написанная в 1955 году [60] и тут же поставленная Товстоноговым [61]. Основанием уже для нее – прямо, по Маклюэну, убежденному в том, что содержанием одного средства коммуникации всегда является другое [62], – стал фельетон [63]. Это его след проступает в титрах фильма. Маленький сатирический рассказ о посмертных приключениях бюрократа Петухова появился в одном из октябрьских номеров «Огонька» за 1953 год. История узнаваема, а фамилии главных героев сохранены. Тщательно проработаны два эпизода. Это – урок бюрократизма, который Петухов преподает Фикусову в начале истории, отказываясь верить в то, что беременная сотрудница – женщина, ибо в справке ошибочно указано «Матвеев». И явление воскресшего Петухова в КУКУ, где все готово к его проводам в последний путь. Сцены, реплики и афоризмы – будь то «фигура», которая «не может быть основанием для приказа», или «гроб, повисший на балансе» [64], – перекочуют сначала на театральные подмостки, а потом и на экран.
О том, что пьеса стала продолжением фельетона, а киносценарий – пьесы, упоминали и сценаристы, и художественный руководитель творческой мастерской. Но ведь были и другие фельетоны о Петухове. И даже другие фильмы. В 1950 году Дыховичный и Слободской время от времени публиковали в «Крокодиле» сатирические вирши о бюрократе-Петухове, а в 1953‐м – рассказывали о его похождениях в «Огоньке». На следующий год шесть фельетонов объединили в сатирический сборник, изданный тиражом 150 000 экземпляров [65], и тут же на Киностудии им. Горького Эраст Гарин и Хеся Локшина сняли короткометражки «Синяя птичка» [66] и «Фонтан» по одноименным фельетонам из петуховского цикла. В одной из них Гарин даже сыграл Петухова [67]. В 1955 году рассказы «о забавных злоключениях горе-хозяйственника Петухова» были отобраны в числе лучших сатирических материалов «Крокодила» и «Огонька», переведены и включены в сборник «Этот крокодил не с Нила», опубликованный в ГДР [68]. Неудивительно, что в ходе обсуждения картины у сценариста Григория Колтунова возник вопрос о странностях запрета комедии, сюжет, героя и язык которой еще до съемок «Жениха с того света» успешно растиражировали:
Мне неясно, почему ее запрещают. Дыховичный и Слободской в течение нескольких лет стараются утвердить и сделать нарицательным образ Семена Даниловича Петухова. С трудом, но постепенно им это удается. Уже кое-где в быту, в учреждении можно услышать: «Какой бюрократ!». Или про человека, принимаемого за бюрократа, говорят: «Эх ты, Петухов!». Это огромная заслуга авторов. Значит, их орудие действенно [69].
Мишенью стихотворной критики в «Крокодиле» стали дискурсивные приемы и исполнительские техники бюрократической речи – фиктивная самокритика («Семен Данилыч Петухов / Силен в признании грехов») [70], бурная имитация деятельности [71] и умелые манипуляции усреднениями («Владел он сложным шифром / Для деловых бумаг – / По хитрым „средним цифрам“ / Волшебник был и маг» [72]). Против бюрократа здесь всякий раз использовалось его же (риторическое) оружие: специалиста по признанию ошибок самого признавали «затянувшейся ошибкой», а любителю средних доставались «в среднем нормальные штаны» со штанинами разной длины. Коллизия гайдаевской комедии тоже построена на гомеопатической сатире – обезвреживании подобного подобным. Из крокодильих историй о Петухове в нее просочились, пусть и в измененном виде, нелепые названия контор и учреждений: «Скрывал он дыры в „Главчулке“ / пускал он пыль в „Союзмуке“».
У фельетонов из «Огонька» несколько иной сатирический синтаксис. Мишенью критики здесь стала подпорченная натура незадачливого бюрократа. Каждый раз это – новый и в то же время все тот же в своей нарицательности
