В двухмесячнике «Труды и дни», издаваемом при «Мусагете» с 1912 года, вышли статьи Дурылина «Луг и цветник» — о поэзии С. М. Соловьёва (1913) и «Академический Лермонтов и лермонтовская поэтика» (1916) — единственная изданная из целого ряда его работ по ритму и поэтике.
Стихи Дурылина наряду со стихами А. Блока, А. Белого, М. Волошина, Н. Гумилёва, В. Ходасевича, М. Цветаевой, Вяч. Иванова были изданы в поэтическом сборнике «Антология»[90]. В 1910-е годы Дурылин писал, как он сам выразился, «гладкие символические стихи, францисканские сонеты». Под псевдонимом Сергей Раевский Дурылин опубликовал в «Антологии» три сонета, посвящённые Франциску Ассизскому. Древний подвижник, «святой простец» в его единении с природой в Боге и Любви, в его проповеди любви ко всей твари, ко всему, созданному Богом, оказал глубокое влияние на Дурылина, которое не ослабевало с годами. Об этом влиянии — в стихотворении «Посланник из Ассизи» из неопубликованного сборника стихов Дурылина «Небесные пути. Стихотворения Сергея Раевского»:
Когда услышал голос я: унизи,
Смири себя, как нищий в час пиров,
И возроптал, о худший из рабов, —
Ты мне явился, странник из Ассизи,
Босой, без пояса и в нищей ризе,
И безымянных подал пять цветов,
И мне сказал: «Благовествуй без слов,
Служи, как цвет, с цветами сердце сблизи,
И, отцветя, для новых возрастаний
К земле пади, рассыпь ей семена,
Как жемчуга нетускнувших блистаний,
И будет жатва тихо свершена». —
Так мне сказал ты, радость малых терний
Вернув душе в прощальный час вечерний.
9. IX—1912[91]
Для сборника «Сказание о бедняке Христовом», над которым работал вместе с Александром Петровичем Печковским, переводчиком с латыни и староитальянского, Дурылин под псевдонимом Сергей Северный написал «Житие Франциска Ассизского». «Сборник был приветливо встречен В. Брюсовым в „Русской мысли“», — отмечает Дурылин. В 1913 году в «Мусагете» вышли «Цветочки св. Франциска Ассизского» в переводе А. П. Печковского с предисловием Дурылина. (Для этой статьи ему понадобились книги, которые выписали из Италии.) Здесь он поместил свой перевод «Гимна брату Солнцу» под названием «Хвалы Франциска». Эта маленькая книжечка в дешёвом переплёте будет бережно храниться в архиве Сергея Николаевича и доживёт до наших дней. Сейчас она выставлена в экспозиции Мемориального дома-музея С. Н. Дурылина в Болшеве.
Посещал Дурылин и Общество свободной эстетики, созданное В. Брюсовым и собиравшееся в Литературно-художественном кружке на Большой Дмитровке, где директором был тоже Брюсов. Сергей Николаевич рассказал Игорю Ильинскому об одном из вечеров, когда среди торжественной обстановки и гостей в сюртуках появился Владимир Маяковский в жёлтой кофте. «Около него была пустота»[92].
В Вагнеровском кружке, который, как и «Молодой Мусагет», собирался в студии К. Ф. Крахта, осенью 1911 года Дурылин прочитал доклад «Рихард Вагнер и Россия. О Вагнере и будущих путях искусства». Дурылин читал, а Р. М. Глиэр играл из вагнеровских оперы «Лоэнгрин» и мистерии «Парсифаль», а для сравнения из оперы-легенды Н. А. Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Редактор-издатель «Мусагета» Э. К. Метнер опубликовал доклад Дурылина. Эллис в трактате «VIGILEMUS!»[93] делает ссылку: «Интересна также брошюра Сергея Дурылина „Рихард Вагнер и Россия“ (М.: „Мусагет“, 1913), очень знаменательная, как выражение чисто религиозного поворота в молодом русском символизме, и в особенности его же „Церковь невидимого Града (Сказание о граде Китеже)“ (М.: „Путь“, 1914)». С. Н. Булгаков не присутствовал при чтении доклада, он ознакомился с текстом в издании 1913 года и прислал Дурылину письмо: «…Ещё раз спасибо Вам за очерк о Вагнере. Я прочёл его не отрываясь и <…> сочувствую основной идее и основной тенденции его: и тому, что в Вагнере Вы подчёркиваете мифотворчество и что сближаете его с Россией…»[94] (Но не все безоговорочно приняли эту работу Дурылина. Вызывало возражение его утверждение, что великий русский художник-мифотворец, предвестником которого явился Александр Добролюбов, пойдёт от невидимого Китежа веры к цветущему во плоти Китежу искусства. Наоборот, им виделся реальным путь от высокого искусства к религии.) Современное русское искусство, полагает Дурылин, «бессознательно жаждет правды возрождённого мифа, правды искусства символического, мифотворческого и религиозного одновременно». В этой работе отразилось увлечение Дурылина вагнеровским «мифомышлением» (органически свойственным и Народу) как возможным фактором оздоровления русской культуры и как путь к искусству религиозному и всенародному. Также Дурылину было близко стремление Вагнера к синтезу музыки, слова, сценического действия, подчинённых единому драматическому замыслу. Особенно это проявится в его более поздних работах о драматургических произведениях и их сценических воплощениях: «Островский и Чайковский», «Пушкин и Даргомыжский», «Гоголь и театр», «Пушкин на сцене» и др.
В эти годы Дурылин коротко сойдётся с композитором Николаем Карловичем Метнером — братом Э. К. Метнера, с поэтом-философом Эллисом, с которым связывало общее отношение к Франциску Ассизскому как духовному наставнику и к «добролюбовцам» — искателям Церкви невидимой… Эллис называет Сергея Николаевича братом по духу[95].
Леонид Осипович Пастернак писал сыну в 1935 году, что «своей тихой сосредоточенностью Дурылин напоминал ему тогда Франциска Ассизского и был подходящей моделью для его портрета»[96]. И на поэта Сергея Васильевича Шервинского[97] Дурылин произвёл похожее впечатление. В 1913 году С. В. Шервинский пишет А. А. Сидорову: «У Серг[ея] Ник[олаевича] [Дурылина] я недавно был в гостях. Как у него мило и хорошо! Большая божница, старообрядческие картины, старые книги и среди них он сам, такой бесконечно добрый и уютный. Около него положительно чувствуется какой[-то] внутренний отдых. Я просидел долго; к нему пришёл и Ваш брат [Сергей], и мы все вместе вели приятную беседу»[98].
Подружился Дурылин и с поэтом Сергеем Михайловичем Соловьёвым (внуком историка С. М. Соловьёва, племянником Вл. С. Соловьёва, троюродным братом А. Блока), которого до конца его жизни называл «alter ego». О своём друге Дурылин тепло вспоминал в 1940-е годы: «Я любил Сергея Михайловича и был, смею сказать, любим им. <…> Биография была сложная: поэт превратился в священника, в доцента духовной Академии, затем в униатского священника, затем опять в православного и, наконец, вновь в униатского. Были и униатские стихи. <…> Одно из дорогих мне воспоминаний — этот путаный (но никого не запутавший) человек с историческим именем, последний представитель рода славного в истории русской культуры, прекрасный душой, добрый сердцем, несомненно талантливый — и глубоко несчастный»[99].
