Обедал я в Мемориал Холле (студенческий корпус), с шестьюстами других страдальцев, несмотря на легенду, что однажды студент нашел там человеческий зуб в тарелке бобов.
Я принимал участие в спорте только как невинный „болельщик“, почти до конца последнего курса, когда я вдруг решил испробовать свои способности в университетской команде по перетягиванию каната, и, к собственному удивлению, увидел себя на четвертом месте, впереди здоровяка Хиггинса, которого я потом встретил в Англии вскоре после окончания мировой войны. Мы тренировались около месяца и собрались уже ехать на соревнование в Мотт-Хэвн, чтобы тянуться с Йельским университетом, но перед самым отъездом узнали, что наш вид спорта отменен совсем, ввиду возможных опасных последствий. Мы тянули канат на специальном дощатом мостике, лежа на боку и упираясь ногами в деревянные перемычки. Канат проходил под рукой и захватывался густо натертой канифолью рукавицей. „Якорь“ команды сидел, ногами упершись в перемычку. Канат обхватывал его за пояс, а кроме того он тянул его обеими руками. Это было глупейшее зрелище — ни одна из команд не двигалась ни вперед, ни назад, и зрителям заметно было только движение красного флажка, привязанного к середине каната. Тем не менее этот вид спорта был очень опасен, так как от предельного напряжения мускулов получались внутренние и наружные травмы — ведь участники были практически привязаны к канату и перемычкам.
Недавно мы слушали „известия“ по радио, и всех озадачил удивительный вопрос: „Какая команда выиграет соревнование, двинувшись назад?“ Конечно, я сразу же сказал своей семье и гостям: „Это — перетягивание каната“, забыв, что в действительности мы не двигались ни вперед, ни назад. Все равно — ответ правилен.
Ездить из Кембриджа в Бостон приходилось в дилижансах. Первый трамвай появился около 1890 года — его воспел Оливер Уэнделл Холмс в своей поэме „Поезд со щеткой наверху“. Уходил целый час на то, чтобы добраться до Бостона, — в театр или другое место развлечений. Ходили упорные слухи, что профессора Бланка иногда видели в Maison Doree и что студент, которому посчастливилось его там заметить, мог быть уверен в хороших отметках. Может быть эти слухи были ловкой рекламой заведения для привлечения посетителей — студентов.
Курс экспериментальных лекций по электричеству, который читал старый профессор Ловеринг, посещался толпами первокурсников главным образом потому, что было хорошо известно, что большой стеклянный шар, опущенный, на верхнюю ступеньку лестницы, которая шла между рядами амфитеатра аудитории, медленно покатится вниз, громко стукаясь о каждую новую ступеньку. Опыты были, по всей вероятности, те же, которые он показывал на своих первых лекциях почти полвека назад — пляшущие шарики из сердцевины бузины, электрические колокольчики, наэлектризованный парик и т.д. — многие из которых я делал много лет назад на заводе Стэртеванта. Однако они были очень занимательны, а сам профессор — восхитительный старый джентльмен, и это был легкий путь избавиться от „хвоста“ по латинским сочинениям. Мой товарищ по комнате „сдал“ курс электричества., но никогда не ходил на лекции. Я накачивал его три вечера перед экзаменом, и он получил А, а мне поставили В, что показывает, что он был более ловок, чем я. Он давал краткие ответы, а я старался „показать себя“ и писал много — а это всегда возмущает экзаменаторов».
Когда Роб в июне 1891 года покинул Гарвард, благополучно окончив с отличием по химии и естественной истории, несмотря на то, что он, без сомнения, «привел в ярость» более, чем одного экзаменатора — это было неожиданным сюрпризом и облегчением для его родителей и, может быть, кое для кого на факультете.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Волнения, экскурсии и взрывы в университете Джона Гопкинса, кончившиеся ранней женитьбой и работой в Чикагском университете
Легенда о том, что Вуд, подобно огненному духу, изрыгал дым и пламя, когда судьба сделала его настоящим профессором, и вел себя на кафедре, как слон в посудной лавке, — не выдумана, а только искажена. Ошибка здесь — чисто хронологическая — и легко понятная, ибо Вуд смотрел на большинство профессоров, как на ворон в павлиньих перьях, и вполне мог быть огорчен, когда сам стал профессором.
Время осветило ошибку, и в печати появилась другая хронологическая путаница, касающаяся периода, когда он поджег жаркое в пансионе, где в то время жил. Оба эти эпизода в стиле Пантагрюэля в действительности произошли, когда он по окончании Гарвардского университета работал в университете Джона Гопкинса. Правда, во время полной «профессорской зрелости» он проделывал еще более отчаянные вещи, но будет лучше, если мы пойдем по порядку.
Осенью 1891 года, по окончании Гарварда, он поехал в университет Джона Гопкинса, намереваясь получить там степень доктора философии по химии, работая у профессора Айра Ремсена.[12] Первым делом он снял себе комнату в пансионе — а затем занялся сожжением жареного мяса.
В этом университетском пансионе уже давно среди жильцов-студентов ходило страшное подозрение, что утреннее жаркое приготовляется из остатков вчерашнего обеда, собранных с тарелок. Подозрение было очень естественное, так как жареное мясо на завтрак всегда следовало за бифштексом в предыдущий день. Но как доказать это? Вуд почесал в затылке и сказал:
«Я думаю, что мне удастся это доказать при помощи… бунзеновской горелки и спектроскопа». Он знал, что хлористый литий — совершенно безопасное вещество, вполне похожее на обыкновенную соль и видом и вкусом. Он также знал, что спектроскоп дает возможность открыть мельчайшие следы лития в любом материале, если его сжечь в бесцветном пламени. Литий дает известную красную спектральную линию. Так был задуман адский заговор против хозяйки пансиона, и когда на следующий день студентам был подан на обед бифштекс, Роб оставил на своей тарелке несколько больших и заманчивых обрезков, посыпанных хлористым литием. На следующее утро частички завтрака были спрятаны в карман, отнесены в лабораторию и подвергнуты сожжению перед щелью спектроскопа. Предательская красная линия лития появилась — слабая, но ясно видимая. Слава этой истории следовала за Вудом в течение всей его карьеры, и теперь есть несколько международных вариантов ее. Одна из побочных версий рассказывает о случае в немецком пансионе, куда отказались пустить неизвестного американского профессора, так как там раньше побывал Вуд со своим литием.
Эпизод с извержением огня случился в один из дней январской оттепели, когда Вуд возвращался из лаборатории домой, — все в тот же пансион. Кратчайшая дорога шла через негритянский квартал, где была бакалейная лавка, около которой в полдень собиралась целая толпа негров, приходивших греться на солнце, на тротуаре. Мостовая была затоплена водой от края да края. Вуд знал, что натрий, мягкий, серебристый металл, если его бросить в воду, внезапно загорается со взрывом и горит ослепительным желтым пламенем, извергая снопы искр и облака белого дыма. На следующий раз, когда он и его товарищи собрались идти домой обедать, он положил в карман, в маленькой жестяной коробке, шарик из натрия, величиной с грецкий орех. Огромная лужа простиралась между тротуарами, на которых, как всегда, толпились негры, сидя на ящиках и старых стульях перед бакалейной лавкой.
