Понемногу оно стало ощущаться. В 1820 году поэтический сборник «Размышления» сделал знаменитым его молодого автора Альфонса де Ламартина. Этого провинциального аристократа литературоведы записали в романтики, что оправдано основными темами его лирики: искренность, любовь к природе, упование на некий смутный абсолют. Но его поэтика синтаксическими инверсиями и стерильными эпитетами отзывалась XVIII веком. Два года спустя вышли первые стихи де Виньи, в которых автор пытался выразить себя суровым языком иной эпохи. В 1826 году вышел его «Сен-Map», первый французский исторический роман, вернее сказать, первый роман, в котором через конфликт между феодальным сепаратизмом и бюрократической монархией освещались вопросы исторического значения. Что касается опубликованного в 1823 году эссе Стендаля «Расин и Шекспир», то оно прошло почти незамеченным.
Во второй половине десятилетия молодые новаторы собирались у Шарля Нодье. Родившийся в 1870 году, он остался в истории литературы фигурой второго плана, почти не известной широкой публике. Но в своё время его значение было весьма существенным. Он сыграл роль передаточного звена между английской литературой, представленной Стерном и «чёрными» романами, немецкой литературой эпохи Гёте и Гофмана и молодой французской литературой. В его творчестве элегантно и насмешливо представлены всевозможные вариации фантастического и причудливого. Его эрудиция и любознательность, его свобода духа незаурядны. Вокруг него собирались Виктор Гюго, Дюма, работавший в ту пору секретарём у герцога Орлеанского, а также Готье, де Виньи, Ламартин, Делакруа…
К концу десятилетия эти новые тенденции и новые имена стали известны публике. В течение трёх лет (1829—1831), когда новая революция заменила конституционную монархию на монархию «по божественному праву» и «короля французов» на «короля Франции», это новое поколение заявило о себе целой серией блестящих премьер: «Генрих III и его двор» Александра Дюма; «Эрнани» и «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго; «Красное и чёрное» Стендаля; «Сказки Италии и Франции» Альфреда де Мюссе. Такое количество произведений, знаменовавших выплеск новых эмоций, современного воображения, разнообразия описываемых времён и мест, соединение трагического и смешного, мечты и реальности потрясло самые основы классицизма. Такое же обновление произошло и в музыке с появлением «Фантастической симфонии» Берлиоза, в живописи, где тон задавали Жерико (умер в 1824 году), написавший «Плот Медузы», и Делакруа, получивший широкую известность благодаря своим картинам «Данте и Вергилий в аду» и «Резня на Хиосе».
В 1829 году Бальзак, тогда ещё мало кому известный, опубликовал первое подписанное его именем сочинение, о котором заговорили. Но пока что жизнь его складывалась непросто.
Вернёмся в 1819—1829 годы на улицу Ледигьер. Оноре горячо принялся за работу. Когда после многих часов непрерывных занятий у него начинало шуметь в голове, он выходил прогуляться по бульвару Бурдон, вдоль канала, или же шёл вверх по бульвару Бомарше через бедняцкие кварталы, доходил до ворот Сен-Мартен и района театров, который позднее назовут бульваром Преступлений — из-за кровавых мелодрам, на которые была так падка публика. Именно в это время Бальзак по-настоящему влюбился в Париж, в его старые дома, вывески, лица его жителей. В начале своей повести «Фачино Кане», написанной в 1835 году, он явно ссылался на этот период своей жизни:
«Одетый плохо, как одеваются рабочие, безразличный к своему внешнему виду, я не вызывал у них никакой насторожённости. Я мог затесаться в какую-нибудь из их компаний и наблюдать, как они нанимаются на работу, как спорят между собой, возвращаясь вечером по домам. Во мне уже развилась интуитивная наблюдательность, которая позволяла понять, что у них в душе, не пренебрегая и телесным их обликом…»
Он подслушивал их разговоры, угадывал какие-то раздоры, драмы, нехитрые радости.
«Я уже знал, какую пользу для себя могу получить от этого предместья, этого рассадника революций, в котором обретаются герои, изобретатели, учёные самоучки, негодяи, злодеи, носители добродетелей и пороков, придавленные нуждой и нищетой, заливающие горе вином, отравленные горячительными напитками. Вы не можете вообразить, сколько в этом городе скорби неведомых приключений, сколько забытых драм! Сколько ужасного и прекрасного! Воображение не в силах постигнуть действительность, которая там прячется и которую никто не способен открыть. Нужно спуститься слишком глубоко, чтобы увидеть эти трогательные или трагические, подчас комические сцены, эти изумительные порождения случая».
Вот что схватывал, впитывал ум молодого человека, который перед тем был опьянён чтением Спинозы или Орве. Конечно, ему было ещё далеко до предчувствия того, как он воспроизведёт в романе всю эту кипящую, полную контрастов, таящую в себе множество драматических сюжетов человеческую материю. До него только Никола Ретиф де ла Бретонн — такой же, как и он, каторжник литературы, уделял внимание этой стихии.
Пока что он задумал драму в стихах «Кромвель», над которой корпел несколько месяцев. Закончив труд, он показал его своим родным и нескольким собравшимся по этому случаю друзьям семьи. Обычная для дебютантов ошибка — испытывать своё творение на близких, которые слишком хорошо знают автора и потому могут вынести только ложное суждение — либо восхищаясь посредственным созданием из-за тёплых чувств к его автору, либо, напротив, будучи не способными поверить в то, что в их семье может появиться настоящий талант или гений. Да и к тому же они в этом деле ничего не смыслят. Мнения надо спрашивать у людей компетентных, вас никогда не видевших.
Правда, в данном случае окружение автора в своём вердикте не ошиблось: сочинение трудоёмкое, скучное, плоское. Александрийский стих невыразителен, реплики персонажей всегда ожидаемы и напыщенны. А может быть, жизнь Кромвеля — это какой-то заговорённый сюжет. Позднее его использовал Гюго, написав многословную драму, из которой теперь читают только знаменитое предисловие.
Тем не менее к делу отнеслись серьёзно. Для большей уверенности при посредничестве инженера Сюрвиля, за которого незадолго перед тем вышла замуж Лора, обратились к некоему господину Андриё, старому учёному, профессору, члену Французского института. Тот сказал как отрезал: «Этот молодой человек может заниматься чем угодно, только не литературой».
Оноре чувствовал себя уничтоженным. Он начал уже в себе сомневаться, хотя виду не подавал. Отношение к юному мечтателю, который возомнил себя гением литературы, было смесью сочувствия и жалости. К тому же за несколько месяцев жизни в мансарде он побледнел и осунулся. Авантюра заканчивалась, надо было возвращаться в родительский дом, где он хотя бы сможет нормально питаться…
